Борис Машук - Горькие шанежки [Рассказы]

Слободкин поднялся, поправил все же в лампе фитиль. Одернув телогрейку, сел на скамью и вытащил из коробки ботинок. Постучал по блестящему носку ногтем, заглянул внутрь. Аккуратно уложив ботинок в коробку, вздохнул:

— Че они, не могли еще пары две-три подбросить?

— Ты, Яков, видать, уже слабеть начинаешь, — хмуро усмехнулся Шарапов. — Могли — так, наверно, прислали б. Это, поди, и твоему младшему понятно. Да и то подумать: хоть по одной паре на полустанок — это сколько ж ботинок на страну надо! — Мастер помолчал, передвинул в руках баночку с табаком, вздохнул: — Что ж делать будем, мужики?

Слободкин заметил:

— Да, тут, язви его, точно стрелять нужно. И опять же — хоть разорвись… Может, Шурке-сиротке? Там же, видишь, одни пенсионеры в дому да еще он — иждивенец.

— Прошлый раз штаны ему вырешили, — напомнил Калиткин. — Поди, и дырок еще не протер.

— Так может, все-таки Варнаковым?

Мужики замолчали, прикидывая права и возможности дома Варнаковых, стоявшем на отшибе, за линией, где жил, уж точно, боевой народ. Хотя и голодовали Варначата чаще других, но не шибко хныкали, сами еду промышляли. Дома все сундуки, все заначки материны проверят, никакой замок не устоит. Летом и в своем, и в соседском огороде пошарят, — сады с черемухой да малиной обчистят, а то соберутся артелью на озеро и ловят сачком рыбную мелюзгу. Улов потом с дракой поделят, и каждый жарит рыбу на костерке, около летней печки у дома, во дворе, открытом для всех ветров и прохожих.

Варначата в мать удались — в тетку Серафиму. С легкой руки деда Помиралки ее звали «Формомбюром». Бедовая была Варначиха. В прошлые времена, еще до войны, бывало, рванет с получки в Узловую, навезет белых булочек, пирожных да пряников. Орава ее все это стрескает за день-два, а уж потом на зубариках щелкает. Любила тетка Серафима и поговорить, других обсудить. Уйдет за линию, к колодцу, поставит ведра под срубом, а сама — в станционный дом, лясы с бабами точить. У одной хозяйки посидит, у другой, а ведра все стоят сохнут.

Но была Варначиха лучшей ягодницей на всю округу, за что и прощали ей бабы длинный язык. Уж если возьмет с собой в лес, — ведро, а то и два ведра голубики наберешь. Хочешь — сам ешь, а нет — свези в Узловую, продай или на хлеб обменяй.

В доме за линией еще была квартира Ломовых, но теперь она заколочена: Гаврила — в тюрьме, а Семушка живет в интернате. Вспомнив про него, Слободкин кашлянул в кулак, сообщил:

— Этот раз в Узловой с Семушкой свиделся. И подрасти, вроде б, совсем не подрос малец, а вот уже токарничать собирается в паровозном депо. На токаря-монтажника учится.

— Поди, из-за станка и не видно? — покачал головой Калиткин. — Еще и не жил парень, а уж лиха хватил…

— Вырастет! — уверенно сказал Шарапов. — Крепче будет.

И опять мужики замолчали.

— Дожили, черт побери, — усмехнулся Калиткин. — Одни ботинки втроем разделить не можем. Кто б мог подумать, что таким делом всурьез заниматься буду?..

Они переглянулись, разом перенесясь в недавнее былое, вспомнили, как перед праздниками накрывали столы, как одевались и обувались в довоенное время. Тогда связками можно было брать и ботинки, и сандалии, и модные туфли из белой парусины. Тогда и премии давали отрезами, и вагон-лавка приезжала с товаром…

— Ничего… — сказал мастер. — Вот совсем поприжмут их наши, кой-кому потяжельше задачку решать доведется. — Он поднял голову, глянул на Слободкина. — Слушай, Яков! А давай твоим пацанам эти ботиночки вырешим, а? Я же сам видел, как твой младший по снегу босиком…

Слободкин поднял глаза, задумчиво и с недоумением посмотрел на мастера.

— Ты, Петрович, это всурьез?

И сокрушенно повертел головой, — как, мол, можно было такое сказать. Раз доверено других наделять, стало быть, можешь и себе гребануть? Как потом людям в глаза смотреть?

Конечно, с какого боку ни пересчитывай сыновей, пятеро их. Старшему, Кольше, — пятнадцать годов, последнему, Стеньке, — только пятый. Но, опять же, Кольша с Серегой в Узловой уже, в интернате, а там какой ни жидкий суп, а дают. Значит, трое остается. Но и сам же он с ними, и жена Степанида. И оба работают на пути. Живет у них старуха на иждивении, так она главный генерал в доме, незаменимый помощник.

Ясное дело, с обувкой, с одежкой сейчас туговато. Как и всем. Но у них на стайке под матицей еще старая шкура от теленка висит. Ее чуть поддубить, поразмять — и такую обувку выкроить можно — на все лето ребятам хватит.

Нет, нельзя ему, профсоюзному голове, о наркомовских ботинках думать. Есть кто и победнее живет.

— Слушайте, братцы, — вдруг громко заговорил Калиткин. — Всех перебрали, аж башка раскалывается, а ведь если по справедливости решать, ботинки эти Чердымихе вручить нужно.

Слободкин и Шарапов глянули на него с интересом.

— Почему ей, спросите? Давайте по порядку рассуждать… Человек она вакуированный с западу, с-под немца вывезена. Мужик ее воюет, и где он теперь — неизвестно. Рабочая карточка на всех одна, а в семье-то три иждивенца. Свои парень и дочка, да, заметьте, еще девка приемная. По всему, мужики, козыри за нее получаются…

Шарапов переглянулся со Слободкиным, досадливо крякнул:

— Это как же мы сразу про нее не подумали, а?

— Видишь, новый она у нас человек, — отозвался Слободкин, тоже виноватя себя за промашку.

И все подумали про Чердымиху. На полустанке она, верно, недавно, одну зиму всего. Но и здесь уже беду испытала, натерпелась страху после крушения. А приехала вон откуда, из-за самой Волги. Там тоже на железной дороге работала, дежурной по станции, да немец ту дорогу отсек. Поехала с детишками на Дальний Восток, к родителям мужа, что в Узловой жили. Через огонь пробивался последний тот эшелон. И все ж догнали стервятники, накрыли состав. Соседскую семью убило бомбой, в живых только Люба десятилетняя осталась. Чердымиха девочку с собой забрала. Приехала, а тут старик — свекор ее — возьми и помри. Пошла Чердымиха устраиваться, ее сюда и направили. Тут и работа, и все же огородик имеется. А при своей картошке да на капусте еще как воевать можно…

— Ей-богу, Чердымихиным малым ботинки надо дать, — совсем убежденно сказал Калиткин. — Я тоже всех перебрал. И своих, движенских, и путейцев… Ну, мою семью опускаем. Прюнька и Толик — двое всего. Живем, держимся. Нинку дежурную тоже поминать нечего, холостячка еще. Возьмем Чалову Катерину. Тут вопрос, кажись, есть. Ленька и Титок у нее на руках. Но второй парень не в счет, ему эти ботинки до колен. Леньке передать? Но все ж Катерина работает, иждивенцев, выходит двое при ней…

— И помогали им, не раз помогали, — негромко заметил Шарапов.

— Я тоже думаю, что с Чердымихой осечки не будет, — поддержал Слободкин. — Тут же глядите, что еще получается. Она человек у нас новый, вроде как бы сторонний пока, а мы вот вырешим обувку ее детям — и стало быть поймет Чердымиха, она для нас такая, как все…