Илья Рубановский - Трипольская трагедия

— Ну что же, не с Петлюрой, так еще с кем-нибудь, хотя бы с большевиками! — решает неунывающий Зеленый. Военный писарь продолжал бредить лаврами героя: он чувствует себя рожденным командовать — безразлично кем, и властвовать — безразлично над кем. И вот Зеленый возвращается в родное Триполье. Он слушает рассказы вернувшихся с польского фронта мобилизованных добровольцев, тех самых, которых он организовал в качестве петлюровского командира. Приехавшие недоуменно рассказали о том, что их привели в Черновицы и заставили усмирять восставших против помещиков крестьян. Трипольские, обуховские, григорьевские мужички отказались бить своих же братьев — мирных хлеборобов и, обезоруженные «сичевиками», вернулись обратно.

Зеленый бродил из хаты в хату, слушал, кусая губы, эти разговоры и понял, что нужно брать в руки другой инструмент.

— Конечно, лучше советской власти ничего не придумаешь! Нужно кончать с этой сволочью Петлюрой! Нужно готовить восстание! — кричал он.

На Зеленого посматривали искоса, мужички подозрительно хмурили лбы: не их ли уговаривал Зеленый ехать под Черновицы?..

— Надо нового атамана, чтобы был большевик, — толковали они между собой.

— Так, господи, я ж большевик и есть! — забожился Зеленый, — доверьтесь мне, я в два счета расправлюсь с Петлюрой…

— Обманет опять, — говорили крестьяне, — в значительной своей части принадлежавшие к безземельной голытьбе.

Велико было в эти дни колебание украинского батрака-селянина. Трудно им было разобраться в очень сходных по форме (но решительно разнящихся по существу) лозунгах. Тем более трудно, что эсеровские ораторы козыряли в речах фразами, встречающимися у большевиков: «земли и мира!», «да здравствует власть советов!», да и основное требование большевиков — «диктатура пролетариата» — походило в глазах полуграмотных бедняков на эсеровское — «власть трудящимся».

— Почему же Зеленый да вдруг обманет, когда он самый правильный большевик! Что вы, суконные рыла, понимаете! Что такое «диктатура пролетариата» большевистская? Диктатура — значит власть. Пролетариат — это вот мы с тобой, Митричем, да с Тарасом Иванычем, те, которые вообще трудятся, каждый на свой манер. А Зеленый чего требует? Власти трудящимся, стало быть этой самой большевистской диктатуры, только как ближе он нам, мужикам, то и выговаривает этот лозунг попроще, — орали на всех митингах и сходах пропагандисты бандитского батьки и его верные кампаньоны-собутыльники из кулаков, — а вы говорите — обманет! Да ни в жисть!

— А вдруг да обманет? Ездили мы под Черновицы, знаем… — колебалась наиболее классово-устойчивая часть бедняков-незаможников, хотя ряды ее быстро таяли.

— Не бойтесь, не обманет, — уверяли сторонники Зеленого: — он предан народному делу. Вы видите, он до сих пор даже шинели новой не завел, а ходит в рваной, хуже, чем все казаки.

Тем временем Зеленый носился по селам и деревням, призывая крестьян к восстанию против «собаки Петлюры».

Через короткое время он создал какой-то штаб, ему уже начинал верить подпольный исполком.

Зеленый регистрирует оружие и составляет дружины.

Все обстояло бы прекрасно, если бы Петлюра, прослышав о готовящемся восстании, не вздумал двинуть на Триполье своих сичевиков. Зеленый составляет план обороны Триполья и заявляет исполкому, что готов к бою с сичевиками.

Однако в решительный момент, когда военный совет решил временно эвакуироваться, Зеленый загадочным образом исчезает: во время предварительных переговоров военного совета с делегацией сичевиков — последние потребовали выдачи этого героя.

Все же дни Директории были сочтены. В последние дни борьбы с ней Зеленый не устает кричать о том, что, вот, и большевики верят ему и участвовали в его штабе, что и у него, Зеленого, те же лозунги, что у коммунистов, что и он за «власть трудящихся», что у него разногласия только по национальному вопросу: он-де, Зеленый — эсер, а за ними, за эсерами, — украинское крестьянство и рабочие, а за большевиками русские рабочие и крестьяне.

И он, Зеленый, обеспечивает этот необходимый союз.

Директория пала. Киев занят красными войсками. Население приветствует большевиков и советскую власть. Но та не особенно расположена к суетливому Зеленому, плечи которого тоскуют по расшитым генеральским эполетам, а руки — по власти.

Чуть ли не на другой день после победы над Директорией и занятия Киева советскими войсками Зеленый пытается вступить с Совнаркомом Украины в переговоры. Он требует — не смейтесь! — чтобы Совнарком разделил власть с организацией левых эсеров.

Конечно, эти притязания были отвергнуты. Зеленый объявляет себя сохраняющим «нейтралитет». Тем временем в родном и испытанном Триполье он не теряет времени, он занят «разъяснением» крестьянству, что такое большевизм и советская власть.

Но вот атаман Григорьев вместе с левыми эсерами и эсдеками создают повстанческий комитет и посылают Совнаркому ультиматум: сдать ему власть не позднее, чем в трехдневный срок.

Зеленый понимает, что его время пришло. Он собирает несколько сот вооруженных людей, подходит к Киеву и, воровски кося по сторонам, бормочет что-то о необходимости со стороны соввласти контакта с ним, Зеленым, в противном случае он…

— Вливайся в Красную армию или складывай оружие, — было ему ответом.

— Ах, так…

Этот полукомический эпизод послужил прологом к трагедии, разыгравшейся на холмах Триполья.

В небольшой боковой комнатке, на одной из центральных улиц Киева, собралось несколько десятков молодых ребят.

Деникин, Донбасс, Зеленый, Григорьев — эти слова чаще остальных звучали в устах собравшихся.

Заговорил докладчик. Его слушают внимательно, как бы ожидая, что вот, с минуты на минуту, будут сказаны самые важные, самые необходимые для всех собравшихся слова.

Докладчик кончил речь, вот уже читается резолюция, в которой указывается «необходимость пролетариату России напрячь все силы до наступления мировой революции», что «задачи союза необходимо приспособить к серьезному положению Советских республик», что «необходимо, наконец…» Резолюция окончена, но почему же в ней нет самых необходимых слов?..

— Почему нет в резолюции ничего о необходимости отправиться всему союзу на фронт? — обращается в сторону докладчика и президиума подросток лет семнадцати.

— Верно, молодец, Патриевский! Даешь мобилизацию комсомола! — зазвенели голоса, и это, кажется, — единственное из всех предложений, принятое единогласно, хотя оно и вызвало немедленно спор, но по другому поводу:

— Кому остаться?

— Пусть останется Миша Ратманский! — раздались голоса.