Александр Красильников - Путешествие Феди Карасика

— Гадай, гадай, — протянула Ольга ладошку. — Отгадай, в каком я классе учусь?..

— Ты, учишься? — удивился Федя.

— А что, думаешь: если цыгане, так не учатся?.. Я во втором классе училась…

— В третьем будешь? — снова удивился Федя. — А такая маленькая…

— Ах, какой великан! — взмахнула руками, как взрослая, Ольга. — Под самый потолок большой, даже до неба!

Ольга села на полку рядом с Федей и, мотая босыми ногами, хвастаясь, сообщила:

— В третьем я не буду учиться. Мамка ушла из совхоза. Нас батя позвал. Снова будем кочевать.

— На пароходе, что ли? — усмехнулся Федя.

— И на пароходе! А чем плохо!

Федя как раз тоже не видел ничего плохого в этом и согласился, что пароходом путешествовать интересно.

Разговор их был какой-то забавный. Если послушать со стороны, смешной, наверно, разговор. Вопросы да ответы. Но Федя узнал, что парень, сидевший в шлюпке с Ольгой, — ее брат Родион, а женщина с ребенком — ее мать. Узнал, что на какой-то пристани батя хочет их встретить, что он будет вожаком табора, который они соберут из цыган, не согласных жить оседло.

— Значит, ты останешься малограмотной? — спросил Федя.

— А зачем мне учиться?.. — не очень уверенно пожала плечами Ольга. — Мамка говорит: деньги считать умеешь и ладно, цыганке грамота не нужна.

Федя вспомнил тут свою бабушку, что в Выезде, добрую и ласковую, но совсем неграмотную. Когда приходит ей письмо, она отдает его кому-нибудь из дочерей, и те читают, она ни одной буквы не знает.

Федя даже не представляет, как это не уметь читать? Это же все равно как слепой человек — ничего не видит. И немой. Сказать на бумаге ничего не может. А ведь если он, Федя, умеет писать, так это равносильно тому, что он может докричать, например, до Камчатки или до Америки даже, в общем, до любой точки на земле может докричать, и его услышат. И увидеть может так же далеко…

Озяблицкая бабушка — это значит из села Озябликова, мать Фединого отца — немножко грамотная. Она умеет считать и писать, но плохо. Когда от нее приходят письма — читать их забавно. Не то, что Федя смеется над ее малограмотностью, он любит бабушку из Озябликова, но все равно забавно смотреть, как она почти все слова пишет с заглавной буквы и не ставит нигде ни точек, ни запятых. Прочитать можно, но другой раз очень смешно получается.

Вот, значит, и Ольга такой малограмотной будет всю жизнь. А читать тоже будет по слогам: «Ма-ма мы-ла ра-му».

Нет, Федя не хочет оставаться малограмотным! Он уже решил, что обязательно выучится на инженера.

Карасик, конечно, про инженера не стал рассказывать Ольге, он об этом даже отцу и матери не говорил, только как-то сказал Петрику Моисеенко. А про бабушек своих он рассказал.

Но Ольга не очень-то стала слушать его разглагольствования. Она вдруг вскочила, ухватилась руками за края верхних полок, покачалась, спрыгнула на пол, в лицо Феди прошептала с издевкой:

— Федька-редька, Федька-редька, Федька-редька — грамотей! — Пританцовывая, пошла между полками, по проходу, к себе на корму — под звезды, на свежий воздух, к матери, к своим братишкам — старшему и младшему, совсем маленькому.

А Федя еще долго сидел и с удивлением думал: как это интересно, когда один и тот же человек вдруг совершенно разный бывает. Тогда на Волге видели с Петриком эту девчонку — даже за мальчишку приняли ее, и совсем она маленькой казалась, а сейчас разговаривала — другая, нормальная, обыкновенная, ну как и все девчонки, например, у них в классе… И вот снова задирой стала… «Наверное, она все-таки не хочет бросать школу, — думает Федя. — У нее просто такое положение, что ничего ей не остается делать, как ехать бродяжить с отцом». Ему становится жалко Ольгу. Он начинает думать, как бы сам поступил на ее месте. Феде очень хочется помочь Ольге, но как помочь? Ничего почему-то не придумывается.

Прислонившись щекой к стойке, на которой укреплена полка, Федя смотрит на людей, устроившихся на своих полках, потом чувствует, как тяжелеют его веки, как сами они закрываются. Подобрав ноги на полку и положив под голову портфель, засыпает.

Тут же, кажется, и минутки не прошло — Федя сквозь сон слышит:

— Билеты приготовить!

Ему снится, что он идет в кинотеатр в Песчанке. Рядом с ним Петрик. Они протискиваются с Петриком в дверях за широкой спиной какого-то мужчины. И уже прошли в зал. Но тут контролер хватает Федю за плечо, трясет, что есть мочи, так, что голова у Феди мотается из стороны в сторону, и кричит:

— Билеты приготовить!

— Пусть малый спит, чего трясешь его?.. Есть у него билет… — Это соседка. Она вынимает из кармашка его куртки билет и показывает сердитому матросу.

Федя вскакивает оттого, что в ухо ему кто-то закричал:

— У-у-у-у-у!

Федя ошалело смотрит вокруг. Люди спят. В четвертом классе сонное царство: храпят, сопят, вздыхают. Пароход валится, валится набок. Федя догадывается: это он делает крутой поворот, наверное, пристань. Сон снова укладывает его голову на портфель, и он опять засыпает.

— Эй! Ну-ка, встань!.. Разлегся!.. Нет чтоб взрослому полочку уступить… Вставай, вставай. — Федя чувствует, как кто-то выдергивает из-под его головы портфель, голова больно ударяется о полку. Он открывает глаза. Над ним широкое круглое лицо с маленькими глазками, треугольником на подбородке и до ушей — рыжая бородка. Человек жует, и бородка двигается — туда-сюда, туда-сюда. Глазки пронзительно, словно просверливают, смотрят на Федю. Человек огромный, а голова у него маленькая, словно приделана к большущему туловищу по ошибке. Это, наверно, Феде так кажется, потому что он смотрит на рыжебородого снизу вверх. Широколицый еле помещается в проходе между полками. Феде становится страшно. Спросонок он не сообразит, чего от него хочет великан. Тот начинает злиться, берет Федю ручищами за ногу и за руку, легко, без всякого напряжения, поднимает над верхней полкой и кладет на нее. Туда же через минуту летит портфель и узелок с Фединой провизией.

Федя потирает ногу, где только что, словно клещами, держали пальцы великана, робко прислушивается к тому, что делается внизу. Вся полка скрипит, двигается.

Спать уже не хочется. Федя смотрит, как фиолетовым квадратом синеет окно, чувствует утреннюю знобкую свежесть, которая врывается с кормы, слушает однообразный ритмичный гул машины, вращающей колеса парохода, поплескивание волжской воды. Скоро утро, скоро взойдет солнце. Скорей бы. Днем все-таки веселее, интересней.

Упершись локтем о жесткую полку, Федя заглядывает вниз, чуть свесив голову: что там за чудище сидит, которое так бесцеремонно перебросило его наверх? Может, это и есть «лихие люди»?.. Или это — «чужие люди»? Надо бы тетеньку предупредить, а то спит и ничего не слышит… И вдруг Федя чуть не срывается с локтя, на который упирался: «Ну ясное дело! Это же Циклоп-Полифем, тот самый, который закрыл Одиссея и его товарищей в пещере!»