Александр Красильников - Путешествие Феди Карасика

Полифем сидел на нижней полке, широченной спиной в серой, натянутой на плечах рубахе — вполоборота к Феде. Но вот он чуть повернулся: в руках у него большущий кусок мяса с костью. Циклоп жадно объедал мясо с кости, и Феде даже показалось, что он урчит от удовольствия, как его, Федин, Шарик, когда ему под крыльцо бросят кость. Жерновами двигались челюсти великана, заросшие рыжей бородкой. Ну точно, это — Полифем! Придумывай теперь, Одиссей, как тебе спастись, иначе вот закончит он обгладывать кость и примется за тебя, возьмет за руку и за ногу, как давеча…

Федя-Одиссей даже стихи вспомнил из учебника истории, он еще «пятак» заработал за то, что выучил и рассказал историчке эти стихи наизусть.

Как же теперь удрать Одиссею, чтобы Циклоп не заметил? Федя оглянулся вокруг и только тут обратил внимание на то, что здесь, наверху, — все по-другому: и люди другие, и занимаются они другим.

На верхних полках — те, у кого нет мешков, корзинок, сумок. Девушка проснулась вон на той полке, встряхнула густыми золотистыми волосами, падающими ей на плечи, глянула на Одиссея и, вытащив из-под подушки книгу, стала читать. И в том, что, не успев «продрать глаза», девушка уткнулась в книгу, Федя угадал в ней что-то общее с собой. Захотелось узнать, что за книгу читает девушка.

А вон и еще человек из «верхнего общества» пассажиров, в солдатской гимнастерке. Сел, вытащил из брюк портсигар, взял папиросу, постучав ею о крышку, сунул в рот. Но прикуривать не стал — рядом девушка читает книгу! Накинув на плечо полотенце, вытащил из чемоданчика мыльницу и — раз! — по-спортсменски, как на брусьях, опершись о края двух полок, соскочил вниз.

Федя уже давно питает слабость к военным. С тех пор, как приезжал его двоюродный брат Николай — матрос Черноморского флота. Тельняшка, бескозырка с лентами, брюки клеш, застегивающиеся где-то на боку. А как он чечетку отбивал! Или еще очень здорово у него получалось, когда он, выбивая ногами, изображал движение паровоза. Сначала медленно, враскачку, потом все быстрее, и вот уже не уследишь за движением ног, а они ритмично выстукивают по полу, и кажется, на самом деле это перестукивают колеса паровоза на стыках рельс. Федя тоже пробовал научиться так, и немного у него даже получалось. Но чтобы как у Николая — где там!..

Этот солдат свое отслужил — на плечах только петельки от погон, и лет ему уже, наверно, за сорок, волосы-то с серебром, и орденские колодки на груди… Вот если бы познакомиться!..

Федя поспешно вытаскивает из портфеля полотенце, мыло, нацеливается спрыгнуть в проход, но вовремя вспоминает, что внизу Циклоп, поднимает уже опущенную было ногу. Соображает, оглядываясь: «Ага! Через ту полку, на которой никого нет, на ту сторону, и Одиссей обманет кровожадного людоеда, который рассчитывает пообедать им…».

Федя спрыгивает с полки, бежит по узкому пролету к умывальнику, где десять минут назад скрылся в дверях статный, широкоплечий, в аккуратно заправленной гимнастерке человек.

Но знакомство с солдатом происходит несколько раньше, чем предполагал Федя, и совсем не так, как он хотел бы. В полутемном пролете Федя на всей своей скорости ткнулся головой кому-то в живот, и тут же этот кто-то резко встряхнул его, крепко ухватив за плечи.

— Ты чего это, орел, протаранить меня решил?

Сверху на Федю глядело сердитое лицо. Видно, крепко саданул его Федя в солнечное сплетение, если солдат даже рассердился.

Видя сконфуженную физиономию Феди, солдат отпустил его плечи:

— Так и угробить человека можно. А ну как на моем месте старушка какая оказалась бы?.. Давай, герой, топай, умывайся…

Хорошо отделался Федя, солдат-то добрый. Но — позор! Вот тебе и познакомился! Вечно не везет ему!

Умывшись под краном, Федя вышел в коридор и направился не в свой четвертый класс, а в противоположную сторону, туда, откуда вчера по трапу спускался он на пароход.

И тут он сразу забыл о происшествии, которое с ним только что произошло. Когда он вышел в пролет, вдруг понял, что пароход-то стоит на месте. Но не у пристани, а посреди Волги. В открытые двери пролета ватными клочьями влетали клубы тумана. Туман был такой густой, что воды за бортом не было видно совсем. Вот это да! Наконец-то хоть одно приключение! А что если подняться наверх, туда, где первый и второй классы?… Вот откуда интересно посмотреть на туман! Федя еще ни разу не видел такого густого тумана, чтобы даже пароход не мог двигаться.

«Чайковский» изредка начинал сопеть и словно простуженным голосом давать гудки: «Осторожней, я стою, не налетите на меня нечаянно!»

Федя пробрался наверх, вышел никем не замеченный на палубу. Вот уж сони, эти первоклассники, закрылись в своих каютах и спят, а тут такое!..

Даже когда идешь по палубе, за три шага уже ничего не видно. Федя остановился, облокотившись на перила. И тут увидел совсем необычайное: туман вдруг окрасился легким-легким розоватым цветом, так, если бы в молоко добавить чуть-чуть красных чернил. Розовый туман! Федя не сразу сообразил, что же это за явление такое, лишь потом понял: взошло солнце. Это оно так окрасило туман, пробиваясь лучами сквозь его молочную толщу.

— Вы чего здесь делаете? — услышал Федя и повернул голову на голос. Рядом с ним стояла девочка, его, Фединого, возраста. Обыкновенная девчонка с голубыми бантиками в белобрысых косичках.

Федя хмыкнул неопределенно и счел возможным не отвечать на вопрос бантиков. А может, и засмущался: вечно эти девчонки лезут, куда их не просят… Но бантики не обратили внимания на такое поведение мальчишки, наверное, уже привыкли к тому, что мальчишки — задаваки. Неожиданная собеседница продолжала разговаривать, словно бы сама с собой, но, конечно же, чтобы Федя принял участие в разговоре.

— Вот бы в таком тумане в прятки поиграть!

Высказалась! Тоже, поди, в шестой перешла, а все прятки! А еще первым классом едет!

Девочка не думала оставлять Федю.

— Вы в какой каюте едете? — вежливо и как-то растягивая слова, спросила она, подойдя к Феде совсем близко и облокотившись рядом с ним на перила.

Федя повернулся к девчонке, чтобы еще раз хмыкнуть, но на него смотрели голубые-голубые глаза, словно два василька, в глазах этих ничего обидного для себя Федя не увидел. Пожав плечами, он снизошел: