Гариф Губай - Дочь бакенщика

— Ты далеко не заплывай, как бы течением не унесло, — сказал ей вслед дед Бикмуш, развязывая лапти.

А Ильсеяр уже нырнула в воду, потом вынырнула и, легко взмахивая руками, поплыла к середине Белой.

Дед Бикмуш заковылял к самому краю берега и закричал:

— Куда ты?

Ильсеяр же, будто и не слыша вопроса, стала звать деда к себе:

— Дедушка!.. Плыви сюда!..

Нет, старику за ней не поспеть.

— Ты сама сюда плыви!

Ильсеяр подплыла к нему. Нырнув перед самым его носом, она показалась из воды далеко за его спиной и спряталась за бакен. Видя, что дед тревожно оглядывается, она закричала кукушкой:

— Ку-ку, ку-ку…

— Ты где? Вот шельма… Не пугай меня так.

Накупавшись вволю в прозрачной теплой воде Белой, дед Бикмуш с Ильсеяр закинули удочки. Долго сидели дед и внучка, глядя на поплавки. А поплавки и не шелохнулись ни разу. У Ильсеяр стал пропадать интерес к ужению. Она то и дело вытаскивала удочки, меняла наживку, а рыба все равно не брала.

— И не притрагивается к червячкам. Хоть бы какая красноперка клюнула.

Набивая трубку, посетовал и дед Бикмуш:

— И рыб, что ли, всех на Белой спугнули? Может статься! Ведь с самой весны — бух да бах, бух да бах. Никак не выберутся отсюда, вражины.

— Кто?

— Кому бы еще, белые…

— Белые? Дядя Андрей говорит, не будь белых, войны бы не было, — прервала Ильсеяр деда.

Такое начало разговора пришлось ей по душе, она даже пересела поближе к старику. Тот спокойно ответил ей:

— Что поделаешь, появились вот на беду.

— Откуда же они взялись, дедушка? Раньше и не слыхать было про них.

— Да уж взялись…

— Я и говорю, откуда?

— Одни из чужих земель, другие…

— А где эти чужие земли?

— Далеко.

— Сколько верст?

Старику стало досадно, что не может он толком рассказать ничего.

— На этакое у меня, внучка, поплавок легковат. Знаешь у кого спроси — у дяди Андрея. Он уж мастак…

Ильсеяр выбросила в воду червяка, которым собиралась наживить крючок, отвернулась от деда:

— Просто ты не хочешь говорить. Папа тоже, что ни спросишь, начинает про дядю Андрея.

— Эх, внучка, как же я тебе скажу, чего не знаю! Ежели сказать, что красные за бедных, а белые за богатых, тебе и самой про то известно. Ну, а коли дальше, тут уж я мелко плаваю, милая, мелко.

Ильсеяр живо повернулась к нему:

— А ты чьей хочешь победы?

— Ежели бы только от моего хотенья зависело…

— Ну скажи, дедушка… А, дедушка…

— По мне бы — красные.

— И папа говорит — красные.

— И папа, конечно. Вся беднота одного желает.

— Да… А почему дядя Муса и дядя Гайса ходят в белых? Они ведь тоже бедные?

— Их беляки силой забрали.

— Зачем?

— Солдаты им нужны.

— Что же они сами в солдаты не идут?

Дед Бикмуш, словно ища подмоги, оглянулся кругом. И помощь действительно явилась — загудел аэроплан.

Старик схватил внучку за руку и шепнул:

— Скорее под дуб. Как бы не заметил, еще бомбу сбросит.

Они затаились под развесистыми ветвями. Здесь было спокойно, и сверху невозможно было их увидеть. Но дед Бикмуш прикинулся встревоженным. Ему хотелось отвязаться от вопросов внучки. А для Ильсеяр аэроплан над головой уже не был редкостью: она настойчиво ткнула деда в спину и зашептала:

— Дед, а дед, скажи!.. Почему сами в солдаты не пойдут?

— Тише.

— Да не видно им, дедушка, скажи, а?

Дед Бикмуш почесал затылок, поморщился:

— Ну и липучая же ты, внучка.

Ильсеяр сделала вид, что не поняла деда.

— Почему ты не отвечаешь, дедушка? — спросила она, ластясь к нему.

— Уф!..

— Эй, Ильсе-яр!

Ильсеяр повернулась на оклик. И, как будто торопилась увидеть отца после долгой разлуки, перебежала вприпрыжку песчаную полосу и полезла вверх по откосу.

В будке сидел незнакомый старик.

Увидев его, Ильсеяр остановилась у порога. Старик прервал разговор и внимательно посмотрел на нее. Потом повернулся к Мэрдану и, как бы выражая согласие, едва заметно кивнул головой. Мэрдан тоже ответил ему кивком и подошел к окошку. Ильсеяр сразу заметила их молчаливые знаки и поняла, что тут кроется тайна и что неспроста давеча на берегу шептались отец с дедом.

Вот незнакомый старик опять обернулся к Ильсеяр:

— Ну как дела, красавица?

Ильсеяр не ответила.

— Ай-яй-яй, уж не рыба ли тебе язык откусила, когда ты купалась?

Ильсеяр смущенно опустила голову:

— Не откусила.

— Тогда ничего… — улыбнулся старик и, слегка отпустив пояс, вынул из-за пазухи большое румяное яблоко.

— На-ка, умница, возьми. Да иди же, бери, не стесняйся, — протянул он яблоко Ильсеяр.

Ильсеяр взглянула краешком глаза на его руку и, придвинувшись бочком, взяла яблоко.

— Спасибо, дедушка…

Ильсеяр сказала это так тихо, что старик понял ее лишь по движению губ.

— Ну, Ильсеяр… Рыба-то здорово клюет?

« Скажешь — не клюет, на смех поднимет. Скажешь — клюет, будет неправда ». Ильсеяр решила лучше промолчать и подошла, вроде как по делу, к столу.

— Теперь понятно. Ей не нравится, что я зашел к вам, потому и не разговаривает… Пожалуй, уйду, — проговорил гость и в самом деле вышел из будки.

Ильсеяр смутилась. Она опустилась на корточки возле отца, который возился со скатертью, собираясь, по деревенскому обычаю, готовить место для чая на полу.

— Папа…

— Да он шутит, дочка. Сейчас вернется…

— А кто он, этот дед?

— Прохожий, дочка. В Каенсар идет. Заблудился и зашел к нам. Вот как выпьем чаю, ты его проводишь до большака, который через лес за избушкой лесника проходит. Только поведешь не по полянке, а по тропке дяди Андрея.

— Что же, он один не сумеет пойти?

— Не сумеет, не здешний он. Первый раз в наших краях.

— A-а… Тогда я его до самого Каенсара доведу, через гору…

— Не надо. Устанешь. Хватит, если проводишь до большака. Оттуда ведь прямая дорога, сам найдет.

— Ладно… — протянула Ильсеяр и, взяв из рук отца хлеб, стала резать его большими ломтями.

Чай вскипел.

Гость возвратился в будку, пошучивая, что он решил остаться, что поживет у них пару месяцев и тогда все станут с ним разговаривать.

Скоро вернулся и дед Бикмуш. Серая кошечка Фатима, которая смирно умывалась на подоконнике, сразу соскочила и, мурлыча, пошла ему навстречу.

— На твою долю и наловил-то всего, — сказал дед Бикмуш, бросив на пол три рыбешки, нанизанные на веревочку.

Рыбки затрепыхались, а Фатима кинулась на них с проворством, присущим лишь кошкам.

— Не клюет, шельма, — проворчал дед Бикмуш, вешая свою белую войлочную шляпу. — Не клюет… Думал — угощу гостя рыбкой. Не вышло. Уж ты не обессудь.

— А мы и так обойдемся, — сказал гость, посыпая солью ломоть хлеба. Потом он налил в блюдце чай и стал шумно тянуть его.