Евгения Овчинникова - Мортал комбат и другие 90-е

В ролях… Экран выдал серый шум.

– Что такое?

– Не знаю.

Мы не двигались. Потом Игорь включил и выключил телевизор. Поносили туда-сюда антенну – не помогло.

– Позвоните на вышку, – крикнула из кухни тетя.

Игорь набрал номер:

– Здравствуйте. У нас «оэртэ»… Да… Да… А ког… Хорошо, спасибо. – Положил трубку и пояснил мне: – Неполадки сети. Не знают, починят или нет.

Мы сидели перед экраном, пока не стало ясно, что нет, не починят. Потом поиграли немного в «Мортал комбат» на приставке. Потом за нами пришел папа.

Дома молча пили чай. Кажется, все чувствовали себя легче. Родители проскочили острую фазу конфликта, но скрытая схватка продолжалась, пока мама снова не надела белый халат. На следующий день я вычитала в словаре значение слова «фатализм».

Через несколько месяцев в доме появился видеомагнитофон, и я могла смотреть фильмы сколько влезет. Я до сих пор пересматриваю «Мортал комбат» раз в год, с чаем и печеньем, в гнезде из неколючего одеяла.

– И-и-и к-комбо-о-о!!!

– Ха, промазал, получай, получай!

– Ой, больно же!

– Получай!

– Ты же тетя!

– Получай!

– Прыжок! Бдыщ! Еще комбо!

– Ай!

Жизнь моего Саб-Зиро тает на глазах. Он стоит оглушенный, получая удары, потом падает, и экран выдает Game over.

Кирилл берет последнюю сотню с журнального столика и кладет ее в карман джинсов. Может, и не стоило играть на деньги. Надо сказать, чтобы не говорил родителям.

– Завтра повторим? – спрашивает Кирилл. Он вытаскивает деньги и пересчитывает.

– Нет. Ты постоянно выигрываешь, никакой интриги.

– Чем еще по вечерам заниматься?

– Будем смотреть классику мирового кинематографа. Полезно для общего развития.

– Не-е-е-ет, только не классику!

– Зря ты так. Классика может быть очень увлекательной.

– Гуля сказала, что классика европейского эротического кинематографа – это в первую очередь «Эммануэль».

Ленка весомо произносила «кинематографа» и «в первую очередь», мы с уважением слушали.

– У ее парня дома куча всяких разных эротических кассет.

– У-у-у, – протянули мы с Машей.

К Гуле, Ленкиной сестре, мы относились с трепетом – она была на десять лет старше нас, училась на пятом курсе, и у нее был парень.

Была перемена перед математикой. Мы с Машей сидели за первой партой и, изогнувшись назад, слушали Лену. Первая парта была для отличников, вторая – для их друзей. Не то чтобы правило, просто повелось с первого класса.

– Помните, весной ходили на «Бетховена» в видеосалон?

Мы закивали. Она почти зашептала, а мы потянулись ближе и соприкоснулись головами:

– Когда выбирали фильм, в толстой тетради я увидела раздел «Эротика», самый последний.

Хлопнула дверь в класс, мы отпрыгнули. Вошел дежурный, мальчик из старших классов, на рукаве – красная повязка. Он подождал, пока на него обратят внимание, и объявил:

– После второго урока – линейка на втором этаже. Явка обязательна – будет директор.

Класс одобрительно загудел. Маленький сушеный Андрей Алексеич был хорошим директором и плохим оратором, на линейках мы всегда ждали момента, когда он что-нибудь сморозит.

Всю математику переписывались о классике эротического кинематографа.

«Давайте посмотрим?»

«Давай сначала подумаем».

«Что скажем дома?»

«Что идем на концерт в твою музыкалку».

«Мама тоже захочет пойти на концерт».

«Что вы решили, идем?»

«Эм-ма-ну-э-э-э-эль», – нежно звучало у меня в голове.

Осенью девяносто пятого нам исполнилось по двенадцать лет. В прежнем, детском мире вдруг стало тесно. Плакаты, редкие кадры из фильма до того, как родители отправят на кухню за чаем, фото на футболках и пластиковых пакетах будили наивное любопытство. В нас просыпалась стихия, а мы жили в комфортном вакууме с уроками сольфеджио и большими домашними библиотеками. В гимназии учили этикету, танцам, плаванию и двум языкам, не считая русского и казахского. Родители нами гордились. В нашем мире Тим Талер не продавал свой смех, а плавания Робинзона сопровождались исключительно ясной погодой и легким попутным ветром. Одноклассники были такими же благовоспитанными балбесами. Негде было попробовать закурить или вдоволь насмотреться непристойных картинок.

Линейку выстраивали широкой буквой «П». Наш класс оказался напротив директора.

На этот раз дело было в чистоте.

– Господа гимназисты! – начал директор, разводя руками. – Наша школа принимает участие в городской неделе чистоты. – Он сделал паузу, чтобы мы осознали всю важность темы. – Эта неделя будет самой чистой в истории школы. Мы будем бороться с семечками, огрызками, бумажками. Все ученики впредь должны иметь при себе сменную обувь.

– А если забыл сменку? – крикнул кто-то из старших классов.

– Значит – пожалуйте в туалет, мыть ноги.

Старшие дружно заржали.

– То есть обувь, – невозмутимо поправил себя Андрей Алексеич. Всегда было непонятно, шутит он или говорит серьезно.

– Итак, неделю чистоты объявляю открытой. Чистота в школе, чистота дома, чистота в мыслях! – закончил он.

Во вторник утром в холле нас встретила плотная стена дежурных и учителей. Ученики переобувались, побросав рюкзаки и сумки на кафельный пол.

– Могли бы и скамейки поставить, – сердито говорила Маша.

Она ждала, когда я вымою ботинки в длинном ряду раковин в школьном туалете. Я, конечно, забыла сменку. На выходе из туалета проверяли подошвы.

На лит-ре проходили «Первую любовь» Тургенева. В классе по очереди читали вслух отрывок.

– Я с вами была холодна – я знаю, – начала Зинаида, – но вы не должны были обращать на это внимания… Я не могла иначе… Ну, да что об этом говорить!

– Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! – воскликнул я мрачно, с невольным порывом.

«Нас туда не пустят», – строчила я на вторую парту.

– Нет, любите меня – но не так, как прежде.

– Как же?

– Будемте друзьями – вот как! – Зинаида дала мне понюхать розу.

«Если накрасимся, сойдем на восемнадцать лет». Лена сделала вид, что уронила ручку, и засунула записку мне в ботинок.

И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.

Я только посмотрел на нее, а она отвернулась, и, сказавши: «Ступайте за мной, мой паж», – пошла к флигелю.

Пока Галина Ивановна заполняла журнал, я повернулась и изобразила, что мы не будем выглядеть в двенадцать на восемнадцать. Повернулась обратно – и застыла под голубым гипнотическим взглядом классной:

– На последнюю парту!

Пришлось собрать вещи и удалиться в другой конец класса.

Я отправился вслед за нею – и все недоумевал. «Неужели, – думал я, – эта кроткая, рассудительная девушка – та самая Зинаида, которую я знал?» И походка ее мне казалась тише – вся ее фигура величественнее и стройней…