Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Еще осенью руководство района распорядилось совместить еженедельную доставку в деревню почты из Асина с доставкой продуктов для детского дома. Председатель возложил эту обязанность на Грачева – мужчину лет пятидесяти, почему-то не призванного в армию. Грач, как его называли в колхозе, производил впечатление тихого, немногословного, чем-то постоянно озабоченного человека.

Повариха Польди, взвесив жир, масло, сахар, посчитав коробки спичек и сверив все с накладными, убедила директора, что Грач честный человек и ему можно доверять. Садясь в кухне за стол после сдачи продуктов, он молча съедал угощение и, поблагодарив, уезжал. Он не давал повода для волнения, приезжая каждую пятницу в девять-десять часов вечера.

Нелли Ивановна уже обдумывала, чем отблагодарить Грача в преддверии Нового года. Однако в последнюю пятницу он не приехал ни в девять, ни даже в двенадцать.

Едва забрезжил рассвет, директор пришла в старшую группу, тронула Виктора за плечо и, приложив палец к губам, шепнула:

– Оденься и выйди на крыльцо.

Как только Стогов прикрыл за собой дверь, Нелли Ивановна озабоченно сказала:

– Виктор, вчера почтальон не приехал. Надо сбегать к Никитичу. Может, он что-то знает.

Выйдя на улицу, Стогов сразу увидел у калитки лошадь почтальона: ее легко было узнать по белому пятну во весь лоб. Витька окликнул директора. Вдвоем они подвели лошадь к дверям кухни, в которой уже орудовала Польди.

Услышав, что почтальон пропал, повариха схватилась за сердце, прежде всего думая о пропаже продуктов.

– Все-таки сходи за Никитичем, – сказала директор Виктору. – Он поможет разобраться. Пока не надо трогать то, что лежит на санях.

Никитич пришел скоро. Он молча и внимательно осмотрел содержимое саней, тихо сказав сам себе: «Ах ты, Грач, чертов сын, не удержался!» – и объяснил Нелли Ивановне:

– Тут разбираться нечего. Грач, видимо, перебрал крепко самогонки. Понюхай подстилку – закусить тянет. Да вот, гляди, и четверть [19] Че́тверть – бутыль объемом в три литра. пустая. Скорее всего, заснул. Лошадь, почуяв волков, понесла. Может, он сам вывалился, может, схватив за полу тулупа, волки стащили его на дорогу. Продукты ваши: ящики, коробки, мешок с мукой не тронуты. Лошадь пришла к вам, потому что останавливалась в деревне сначала у вас…

– А почту что, тоже волки съели? – перебил Виктор.

– Бумагу и ты в блокаду, наверное, не ел. Мешок с почтой, скорей всего, где-то на дороге валяется. Я сейчас поеду, поищу, где это случилось.

– Что же вы, Савелий Никитич, не сказали, что он любит выпить и, как вы выразились, может «перебрать»? – упрекнула директор.

– А что, ты не согласилась бы на него? Где я тебе возьму другого! Молчишь? Вот то-то же! Теперь надо думать, кем его заменить. Ладно, поищу почту, может, что еще осталось на дороге. Вернусь – подумаем.

Никитич вернулся скоро. Трагедия развернулась в двух километрах от деревни. Здесь председатель нашел мешок с почтой, разорванный в клочья тулуп, стеганку, тряпки в крови. Целой и невредимой осталась волчья шапка.

Никитич присутствовал и на собрании всего персонала детдома.

– Дорогие мои! – начала Нелли Ивановна. – Трагедия, произошедшая с почтальоном, обернулась бедой и для нас. Мы с Полиной прикинули, что, даже экономя, нам продуктов хватит только на шесть дней.

– Господи! И тут тень блокады накрыла нас! – серьезно заметила Вероника Петровна.

– Ивановна, что кудахтать зря! – вмешался Никитич. – Надо определить Витьку. Другого выхода я не вижу!

– Не пущу! – выкрикнула Алексеевна. – Не пущу – и всё! Из девяти детей при мне только один остался! Побойтесь Бога, люди! Давайте я сама буду ездить.

– Нет, негоже бабе одной по тайге шастать, – вмешался Никитич.

Все молчали, переживая свою беспомощность.

– Ну что ж, будем думать, – тихо произнесла директор.

– На моих не надейся, Ивановна, – предупредил председатель. – Приказать я не могу, а отрываться на целый день никто не согласится. Это только в городе придумали, что зимой крестьянин отдыхает. Еще шибче надо работать. День-то короткий.

Всю неделю обстановка оставалась напряженной. О разговоре на собрании узнали и старшие ребята.

В четверг к директору снова пришел председатель.

– Кликни мне Алексеевну и Витьку! – распорядился он.

Директор велела позвать мать с сыном.

– Ты вот что, Алексеевна… Мне Витька дорог, даже очень, он смышленый, смелый!

Нелли Ивановна с удивлением смотрела на председателя, не ожидая от него такой сентиментальности.

– Ведь Грач был сильно пьян, потому и вывалился из саней, когда лошадь понесла, – продолжил председатель. – У него не было ружья. А волк – зверь умный, не будет преследовать, если на него хотя бы навести ствол, не то что выстрелить. Витьке я дам свое ружье и патроны. В первую ходку я сам поеду с ним. Хочешь, Алексеевна, давай с нами – убедишься.

Александра Алексеевна и сама понимала безвыходность ситуации.

– Да чего же я с вами поеду? Только лошади в тягость.

– И то правда! Как говорится: «Баба с возу – кобыле легче»! – улыбнувшись, заметил Никитич.

Услышав, что Никитич обещает ружье, у Стогова загорелись глаза. Теперь его никто не мог отговорить, даже мать.

Решено было ехать на Цыганке: она выглядела резвее Осла. Рано утром Витьку, как будто в кругосветное путешествие, проводить вышли все взрослые и старшие ребята. Он, с трудом сдерживая эмоции, не спеша проверял упряжку. Сначала надо было заехать за председателем, поджидавшим его возле своего дома.

Мать, сдерживая слезы, укутала ему ноги ватным одеялом и перекрестила.

Уставшие от зимы взрослые и дети с нетерпением ждали весну. Но зима свои позиции сдавала неохотно. Вроде солнце встает рано и светит ярко, а снег по-прежнему, куда ни глянь, покрывает землю ослепительно белым одеялом. В середине апреля, по ленинградским понятиям, о снеге и не вспоминалось бы. Здесь же не верилось, что когда-нибудь можно будет освободиться от снежного плена.

Вскоре для воспитательниц наступила тяжелая пора. Несмотря на ежеминутные предупреждения не лезть в лужу, дети, продолжая лепить снежную бабу и катая снежный ком, залезали в глубокие проталины, намочив не только варежки, но и рукава пальто по самый локоть.

Изабелла Юрьевна извелась, предупреждая воспитательниц о переохлаждении, простуде, воспалении легких, и рисовала страшные картины возможных последствий. Однако, к изумлению воспитательниц и врача, дети не простужались и не болели.

После каждой прогулки помещения групп превращались в сушилки, завешанные паутиной веревок, на которых висело всё: от пальто до трусиков.

Ездить по деревне днем стало невозможно. Сани не скользили, а плыли в глубокой колее, расталкивая, как ледокол, смесь снега, льда и воды.