Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Здесь же лета едва хватало на пахоту, посев, прополку, заготовку сена, его скирдование и на непрекращающуюся заготовку дров. Все эти мероприятия, которые Никитич называл кампаниями, вызывали интерес и любопытство по первому разу.

Правда, косить Виктор любил всегда. Видимо, потому, что это было целое искусство: отбить косу – отточить до такого состояния, что ею можно бриться, – замахиваться и вести лезвие так, чтобы трава срезалась на одном минимальном уровне. Так косила его мать, и он, идя за ней, приспосабливался к ее ритму и темпу, как музыкант в камерном оркестре. Витька с иронией и чувством превосходства смотрел на других косарей, полосы у которых были похожи на стрижку головы плохим парикмахером, работающим вдобавок тупыми ножницами.

В редкие дни друзьям удавалось сходить в тайгу за кедровыми шишками. Витька с Валеркой знали место у Медвежьей горы, где ветки кедров едва не сгибались от их тяжести. Первый их выход закончился конфузом. Похваставшись, что принесут целый мешок, они отправились в облюбованное место. С помощью веревочных петель забрались по стволам до веток с шишками и начали сбивать их палками. Каждый был уверен, что под деревом их ждут десятка два шишек. Но, к их удивлению, хороших шишек на земле почти не оказалось. Зато белок было много. Словно в насмешку, одна из них взяла в лапы шишку, осмотрела ее, что-то откусила и потом бросила. Как оказалось, эта шишка имела мелкие, недозревшие орешки.

Эльза не смеялась над их неудачей, она только заметила, что Павлик угощал ее более крупными орехами. Потом, когда они ходили за шишками втроем, Эльза отгоняла нахальных белок.

Повторяемость на протяжении нескольких лет одних и тех же кампаний надоедала ребятам. Поэтому появление в деревне нового человека каждый раз становилось событием и запоминалось надолго.

Как-то одна из сотрудниц, направляясь к реке с ведрами, заметила дым, поднимающийся из трубы бани, и мужчину, курившего на крыльце. Услышав об этом, Нелли Ивановна насторожилась: завтра намечалась помывка детей, а сегодня надо было принести в предбанник белье и дрова. Все собравшиеся с тревогой смотрели друг на друга, не готовые ответить на вопрос: кто первым войдет в баню?

В Стогове заговорило чувство мужской гордости.

– Я ружье возьму, Валерка – топор! Что мы, не справимся с одним мужиком? В блокаду на чердаке сигнальщика брали, может, даже вооруженного. И ничего, не побоялись…

– Знаю я, как вы брали!.. Хорошо, что он разбросал вас по сторонам, а не швырнул с крыши, – перебила Нелли Ивановна.

Стогов обиделся, удивившись, что Нелли Ивановна помнит их неудачу по задержанию диверсанта на чердаке дома.

– Лучше беги за Никитичем! – приказала она. – Если он даст добро, тогда возьмешь ружье.

Никитич пришел быстро и, прежде чем идти в баню, подошел к директору.

– Чего испугалась-то, Ивановна? Аль не знаешь, кто живет в наших краях?

– Знаю, но не очень верю. Может быть, бандит… Надо бы как-то сообщить в милицию.

– Какой же бандит будет топить для вас баню? Я же вам говорил, что милиции здесь нет и еще сто лет не будет. И зачем милиция? Это – человек, и один Бог знает, как он сюда попал. Может, он и сам не знает, за что был сослан… А ты зачем ружье взял?! – накинулся Никитич на Стогова. – Он что, на кого-нибудь из вас напал? Или хочешь премию получить за его поимку? У нас так не делают… Не пугайся, – обратился он к директору, – и его не пугай, он не из пужливых. Пойдем-ка к нему вместе со мной. Да, еду захвати, может, он голодный! Витьку с Валеркой возьми заодно!

– Нет! Мы не в зоопарк идем! – возразила директор.

Никитич долго и шумно вытирал ноги, прежде чем войти в предбанник. Его примеру последовала директор.

В бане оказалось двое мужчин: обросшие, небритые, они оба выглядели стариками. Тот, что постарше, часто и утробно кашлял.

– Есть будете? Вот женщина принесла кастрюлю супа и хлеб, – обратился Никитич к ним так, будто пришел к знакомым.

– Можно. Мы ненадолго. Вот приятель мой немного очухается – и мы уйдем. Лягавых здесь нет?

Вопрос о «лягавых» Нелли Ивановну несколько насторожил. Она слышала, что среди уголовников так называют милиционеров.

– Нет, откуда они здесь! – ответил Никитич.

– Подпилок бы – «браслеты» снять, руку натер до крови. – Младший показал запястье левой руки, обмотанное тряпками.

– Найдем! – Никитич подсел поближе. – Детдом здесь. Эвакуированные из Ленинграда, блокадные детишки, значит. А это директорша…

– Из Ленинграда? Из самого города? – с волнением произнес старший. – Ну, как там? Выдержат? Немцы не войдут в город? Много погибших? А Васильевский остров здорово пострадал? Вы, случаем, не с Васильевского?

Он задавал вопрос за вопросом, глядя на Нелли Ивановну, и почти не давал возможности ответить ни на один из них. Но потом сильно закашлял и, повалившись набок, зарыдал.

– Ну ладно, Доктор, не раскисай! – подошел к нему напарник.

– Не трогайте его! – Нелли Ивановна дернула за рукав младшего. – Он сам успокоится.

Младший, как бы извиняясь, заметил, что когда Доктор вспоминает о Ленинграде, всегда плачет.

Все умолкли. Вскоре перестал рыдать и тот, кого называли Доктором. Он медленно поднялся, вытер рукавом сначала один, потом другой глаз и тихонько прошептал:

– Простите!

Нелли Ивановна подошла к нему, протянула носовой платок и спросила с упреком:

– Что же вы, доктор, так запустили свой кашель?

– Я доктор исторических наук и с медициной у меня отношения на уровне кухни.

– Ладно, посидите, я сейчас приведу доктора, у которой отношения с медициной самые непосредственные.

– Ивановна, пусть Витька принесет напильник, у него он есть.

– Зачем других звать? – насторожился младший.

– Я не могу пилить. – Никитич показал укороченную высохшую руку. – Не волнуйся, это настоящий парень.

Нелли Ивановна шла от бани, рассуждая: «Черт с ней, с этой помывкой! Днем раньше, днем позже. Первый раз судьба столкнула с доктором наук, и где? Никитич говорит, нельзя спрашивать, за что сослан. Но доктор же сам сказал, что он из Ленинграда. За что же его упекли сюда?» – задала она сама себе вопрос. Сама же и ответила: «Да за что угодно. Посадили же мужниного начальника за то, что процитировал: «В коммунизм из книжки верят средне. „Мало ли что можно в книжке намолоть!“» Секретарь парткома ГЭС не знал, что это слова пролетарского поэта Маяковского, твердя, что о коммунизме книжки писали Маркс, Ленин, Сталин, а они не могли „молоть“. А дальше про цитату забыли и уже раскручивали обвинение в оскорблении классиков марксизма-ленинизма и антисоветчине. В результате – восемь лет».

– Изабелла Юрьевна, – назидательно начала директор, – вы сейчас пойдете в баню. Там двое мужчин. Да не падайте вы в обморок! Это ваши пациенты. Выбросите из головы интеллигентскую щепетильность и брезгливость! Они грязноваты. Окажите им помощь. Задавайте вопросы, только касающиеся здоровья. Ни одного лишнего слова, если не хотите, чтобы они вас убили. Если они вас не убьют за нездоровое любопытство, то убью вас я. Все вопросы мне и сейчас.