Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Как-то пришло письмо от женщины из Казани, которая была эвакуирована из Ленинграда с военным заводом и оставила трехлетнюю дочь Галину Веселову с бабушкой. Мать узнала, что после смерти бабушки дочь эвакуировали куда-то в Сибирь. Женщина вложила в письмо фотографию, по которой просила опознать ее дочь.

Вероника Петровна нашла сходство ребенка на фотографии с девочкой, которую еще в Ленинграде нарекли Валей Скороходовой, и попросила Нелли Ивановну перепроверить ее.

Директор подозвала девочку:

– Валечка, посмотри на фотографию. Скажи, ты узнаёшь эту девочку?

– Нет.

– А она тебе нравится?

– Да.

– А что тебе в ней нравится?

– У нее платье красивое.

– Господи! – воскликнула старая воспитательница. – Да она совсем не похожа. Это я в своем воображении поторопилась создать сходство! Что же делать?

– Нам надо быть очень осторожными. Если есть сомнение, лучше приглашать родственников приехать сюда к нам. Травма от нашей ошибки может иметь тяжелые последствия.

В войне уже чувствовался перелом в нашу пользу, люди стали активнее искать родственников и близких. Почти с каждой почтой начали приходить письма от Сергея Яковлевича Пожарова. Эльза носила их с собой и читала по многу раз. Часто она вместе с Виктором садилась и перечитывала наиболее интересные отрывки из фронтовой жизни отца. Ее глаза при этом блестели от радости, а ямочки на щеках напоминали довоенную девчонку-сорвиголова, которая в пионерском лагере не отставала от мальчишек при набегах на чужие яблоневые сады. Почти в каждом письме отец упоминал Виктора и Валерия, вспоминая, как он познакомился с ребятами в лагере. Эльза со Стоговым лежали тогда в лазарете после того, как Виктор спас ее, вытащив, едва не захлебнувшуюся, из реки.

Когда Эльза прочитала выдержку: «Теперь из твоих писем я все больше убеждаюсь, что возле тебя настоящие друзья – Стогов и Спичкин, с которыми, как сейчас говорят, не страшно пойти в разведку», Виктор едва сдержал слезы.

– Ты обратил внимание, что папа ни в одном письме не упоминает о маме? Ведь он же очень любил ее.

– Нет, не обратил.

– Это потому, что я не выдержала и написала ему про всё: как мама опустилась, как внушала мне волчий закон – в минуту опасности волчица бросает детенышей, чтобы самой выжить; как отщипывала кусочки от моей доли хлеба и выгнала меня, когда я потеряла свою хлебную карточку; как она требовала, чтобы ты, Витька, научился воровать и делился наворованным с ней. Помнишь? Он поэтому и не упоминает о маме, чтобы не огорчать меня. Я ведь у него теперь одна…

Эльза разрыдалась и уткнулась головой Виктору в плечо.

– Ну-ну. А может, ты зря написала всю правду? Она ведь с ума сошла от голода. Можно было бы что-нибудь другое выдумать: в ту зиму всякое было. Ты подумала, как он пережил все это, узнав о Марии Яковлевне? Сама говорила, что он очень любил ее.

Эльза рывком подняла голову и уставилась заплаканными глазами на Виктора. В них появилась тень сомнения, растерянности.

– Не смей издеваться надо мной!

Она вскочила и опрометью бросилась из комнаты.

…В очередной партии писем пришел «фронтовой треугольник» с необычным адресом: «Томская область, д. Ягодное, директору детдома, эвакуированного из Ленинграда в период 1.06. 42 по 1.12.42». К письмам с обратным адресом «Полевая почта…» у персонала было особое отношение: их читали вслух у директора в кабинете.

«Уважаемый директор! – начиналось письмо, написанное химическим карандашом. – Пишу Вам на развалинах моего дома № 12, что на Прилукской улице. Три дня назад, после серьезного ранения и трехмесячного пребывания в госпитале, получил разрешение поехать в Ленинград, чтобы навести справки о семье, с которой потерял связь с конца сентября 1941 г. Пишу двенадцатое письмо, а нужно еще тридцать четыре, ровно столько, сколько, мне сообщили, было эвакуировано из Ленинграда детских домов. Пишу и плачу и буду писать до изнеможения, до смерти, пока не найду свою единственную, оставшуюся в живых дочь, ради которой цепляюсь за жизнь. Сейчас мне известно, что в ноябре 41 года от голода умерли моя жена и пятилетний сын, что полуторагодовалую доченьку Светочку вместе с продуктовыми карточками тогда же взяла соседка, работница трикотажной фабрики.

Во время артобстрела соседку нашли убитой недалеко от дома. Дворник вынужден был отдать мою дочь дружинницам, собиравшим трупы погибших, и просил сообщить, в какой детский дом ее отдадут. Девушки добросовестно выполнили его просьбу, а дворник добросовестно записал сообщение в домовую книгу.

В январе наш дом попал под бомбежку. В ходе пожара сгорело все, в том числе и домовая книга. Дворник остался жив, но не помнил, в какой детдом отдали мою Светочку.

Ее приметы: белокурая, пухленькая, смешливая, с голубыми глазками, не выговаривала букву „P“, вместо „рыбка“ произносила „лыбка“…»

– Что он пишет! – сквозь слезы воскликнула Вероника Петровна. – Какая «пухленькая», какая «смешливая»!

– Пишет, что запомнил, уходя на фронт! – Нелли Ивановна вытерла слезы, громко высморкалась. – «Есть еще приметы, – продолжила она, – две родинки вдоль позвоночника, примерно в пяти сантиметрах друг от друга. Извините, может быть, я путаю, и родинки были у сына Сереженьки. Умоляю Вас: отнеситесь к моей просьбе с душой, не иссохшей в этом жутком хаосе войны. Где я буду к тому времени, когда придет ваш ответ, не знаю. Пишите по адресу: „Полевая почта № 15558. Рядовому Ноздрину Ивану Павловичу“».

Нелли Ивановна глубоко вздохнула и стала молча складывать письмо. Она посмотрела с надеждой на вытирающую слезы врача.

– Изабелла Юрьевна, осмотрите всех девочек, у кого на спине есть родинки, и попросите ребенка произнести за вами слово «рыбка».

Задание директора ринулись выполнять все воспитательницы. Вскоре из помещения второй группы раздался неестественно громкий возглас Александры Гавриловны:

– Есть! Нашла! Все совпадает! Ура-а!

Из комнаты выскочила воспитательница, неся на руках испуганного полураздетого ребенка, и помчалась к директору.

Девочку снова раздели. Каждой воспитательнице хотелось измерить расстояние между родинками на спине. Возбуждение охватило всех взрослых.

– Вы не поверите, – взволнованно заговорила Изабелла Юрьевна, – я хорошо представляю ее пухленькой и смешливой, честное слово! А теперь, Светочка, – наклонилась она к ребенку, – скажи «рыбка».

Девочка нахохлилась, две крупные слезинки скатились по щекам.

– Я не Светочка, я Малиночка.

– Ах да, Мариночка, я перепутала. Скажи «рыбка».

– Не ска-жу-у! – Девочка заплакала.

– Ну как же! – вмешалась Александра Гавриловна. – Ты же мне говорила в группе…

– Всё! Хватит! – вмешалась директор. – При чем тут «рыбка»? Вы же слышали, как она произносит свое имя. – Одевайся, Мариночка! – обратилась она к ребенку. – Вот возьми медвежонка, иди в группу и придумай ему красивое имя.