Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

На всякий случай Изабелла Юрьевна встала рядом с Ноздриным, держа его за руку.

Как только открылась дверь, врач почувствовала, как Иван Павлович сжал ее ладонь. По мере того как в проеме двери двигались дети, его «рукопожатие» становилось все сильнее. И когда появилась девочка в синей кофточке, Изабелла Юрьевна едва не вскрикнула от боли – так сильно он сдавил ей руку. Когда девочка скрылась, рука Ноздрина резко ослабла.

Тотчас в кабинет вошли директор и Вероника Петровна.

– Это не она, – подавленным голосом произнес Ноздрин.

Вероника Петровна схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Нелли Ивановна нашла в себе силы, чтобы спросить:

– С чего вы это решили?

– Она же едва ходила, а эта девочка твердо держится на ногах.

– Ох!.. – облегченно вздохнула директор. – Ну разве можно так?! Вы что, смотрите на нее глазами сорок первого года? Вам разве неведомо, что дети имеют свойство расти, развиваться? Представляю себе, что с вами будет, когда она скажет: «Здравствуй, папа!» Словом, спектакль продолжается. Вероника Петровна, порепетируйте с Иваном Павловичем сцену встречи с дочерью здесь, в кабинете. И когда он, именно он (за девочку я спокойна), будет готов, скажите мне!

Несмотря на репетиции, Иван Павлович едва не сорвал встречу.

Девочка за руку с Вероникой Петровной вошла в кабинет, где помимо отца в качестве режиссера находилась Нелли Ивановна, а в роли суфлера у окна сидела Изабелла Юрьевна. Накладки начались с первых же слов. Вместо «Здравствуй, папочка!» девочка произнесла: «Здлавствуйте, папа!» Заученность у нее чувствовалась во всем: тихий голос, отсутствие эмоций, напряженность. Все это делало сцену слишком театральной.

– Да! Это моя дочь! – вскрикнул он.

«Здлавствуйте» напомнило ему довоенную «лыбку», и владеть собой стало труднее. От усилия сдержать волнение у него задергался подбородок, а на глазах выступили слезы. Он с трудом произнес:

– Здравствуй, доченька, иди ко мне, Светочка!

Девочка кинулась к нему в объятия и, прижавшись к груди, поправила отца:

– Я Малиночка.

– Да, Мариночка. Прости меня. Забыл. Долго тебя не видел. Конечно, Мариночка!

Он истово целовал ее голову, лоб, щеки, обильно смачивая их слезами, не обращая внимания на напряженно смотрящих женщин.

– Я поняла, что вы смирились с новым именем дочери? – спросила директор у Ноздрина, когда девочку увели в группу.

– Да бог с ним, с именем! – махнул рукой Ноздрин. – Если она привыкла, привыкну и я. Как ее зовут, укажете вы, потому что документов нет: все сгорело вместе с домом.

– Какие у вас планы? Не хотите остаться у нас?

– Я бы остался. Но не хочу быть нахлебником. Работник я пока никудышный. И врач в госпитале предупредила, что, возможно, будет необходима повторная операция. Как сказала Изабелла Юрьевна, коровьими лепешками здесь не отделаешься.

– Иван Петрович, дорогой, чисто по-человечески мы не имеем права отпустить вас с дочерью. А вдруг что случится с вами? Как это отразится на психике ребенка? Вы должны меня понять! У вас серьезное ранение – травма диафрагмы. Это не дырка в крышке консервной банки, а разрыв перегородки между грудной и брюшной полостью. Я не спрашиваю, но догадываюсь, как вам удалось скрыться от врачебного ока и отправиться в такое рискованное длительное путешествие…

– Не очень длительное, – перебил Ноздрин. – Мне удалось попасть на военно-транспортный самолет до Новосибирска.

– Отсюда я могу вам гарантировать только телегу. Подумайте, может, пока оставить Мариночку здесь? Мы здесь не навечно. Когда подлечитесь, мы привезем и вручим вам доченьку прямо в Ленинграде!

– Нет, Нелли Ивановна! Спасибо за предложение, но я боюсь расстаться с ней даже на день, на час. На фронте не было минуты, чтобы я не думал о дочке. Хотите, оставлю вам расписку, подпишу любой документ. Не удерживайте меня, пожалуйста! – В его последних словах прозвучало столько мольбы, призыва к милосердию и решимости, что Нелли Ивановна поняла: его ничто не удержит.

Провожали Ноздриных всем детским домом. Плакали все, даже дети…

Все ощутимее чувствовалось приближение конца войны, и все активнее ленинградцы стали искать своих ребятишек, разбросанных по всем областям Сибири. Нередко письмо, адресованное в Новосибирск, размноженное там под копирку, шло в другие областные центры. Иногда в Ягодное приходил запрос, на котором почтовых штемпелей было больше, чем на чемодане любителя кругосветных путешествий. Участились приезды родителей, ищущих своих детей.

Вопреки поговорке: «Первый блин – комом», в случае с Ноздриным «первый блин» получился отличным. А вот следующие «блины» иногда получались и «комом».

Одна из женщин, эвакуированная из Ленинграда в Новосибирск, настойчиво просила привезти ей мальчика, Колю Грибкова, семи лет от роду, поскольку работала парторгом военного завода и не имела возможности сама приехать.

Прочитав ее письмо, воспитательницы недоуменно переглянулись.

– Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что от письма сильно веет партийным бюрократизмом, – высказала свое мнение беспартийная Вероника Петровна беспартийному коллективу. – Может, это мачеха? Да у нас такого Коли Грибкова и нет, откуда у женщины такая уверенность? Отпишите ей, Нелли Ивановна, что это просто невозможно.

В следующем запросе-требовании «партийная мамаша», как ее стали величать в коллективе, подробно написала, что ребенка надо доставить по адресу: Новосибирск, улица Строителей, дом 19. А если ее не будет дома, позвонить на завод по указанному номеру. Нелли Ивановна больше не стала отвечать.

Через неделю «партийная мамаша» приехала сама. Сразу бросалось в глаза полное соответствие облика и поведения: высокая, худая, с острыми чертами лица, резкими движениями, лаконичной отрывистой речью. В Ягодное она прикатила на бричке вместе с председателем райисполкома, Галиной Андреевной Овчинниковой, с которой Нелли Ивановна познакомилась еще в день прибытия эшелона в Асино.

Овчинникова слегка попеняла директору за то, что, бывая в районе, она не заходит к ней в райисполком. С чисто женской дипломатичностью Нелли Ивановна оправдалась нехваткой времени и поблагодарила власти района за заботу о детдоме, которую детдомовцы постоянно чувствуют.

Между делом Галина Андреевна с улыбкой припомнила, что дочь ее уже встречалась с одним из детдомовских ленинградцев, который привозил письмо для отправки на фронт и которого в шутку дочь назвала «всадником без головы». Нелли Ивановна догадалась, о ком идет речь, и тоже улыбнулась, не уточняя детали.