Евгения Басова - Изо [litres]

А Катя зачем-то еще убеждала ее:

– Сколько угодно будем жить на море! И даже не просто на море – на океане! И ездить никуда не надо будет, ни на какой курорт!

И она морщилась:

– Подумаешь, они там на курорты летают!

Ее лицо больше не было непроницаемым, как в школе.

Катя ничего не рассказывала, когда в классе вспоминали, кто где был летом. Да и у Светы никакого желания не было подпрыгивать на перемене, как другие, чтоб обратить на себя внимание: «А я!.. А я!..» На курорте, где она была в прошлом году, плавали только в бассейне. До моря было далеко, и родители не взяли ее с собой к нему на экскурсию.

И теперь Катя говорила ей:

– Никаких денег не надо будет платить! Наоборот, нам платить будут! Это же будет наша работа, – и она хмыкнула, – вроде как у твоих в конторе. Или как у моей мамы – тянуть веревку.

Света опять не сразу поняла Катю, глянула на нее – и сразу кивнула: а ведь да! У Катиной мамы тянуть веревку – работа. У всех она разная. А они будут работать далеко от всех, среди океана.

Теперь они говорили про океан, когда тянули с Катиной мамой веревку. Про океан много фильмов, их можно рассказывать хоть каждый день. А если не можешь быстро вспомнить какой-нибудь, то можно придумать на ходу: «Поплыли они, и начался шторм…» Или: «У них был парусник – и никакого ветра, и у них руки устали грести».

– Руки устали, ага! – кивала Катина мама.

Она отпускала веревку и начинала сгибать и разгибать пальцы. Они были сморщенные и хрустели.

Света не могла понять, молодая она или старая. На улице она ходила в коричневом платке и выглядела старушкой. Но дома она разматывала платок – под ним оказывался еще один, тонкий, белый. Катина мама снимала и его, приглаживала и без того гладкие, влажные волосы. От них словно шел пар. Простоволосая, она казалась очень молодой, куда моложе Светиной мамы: как старшеклассница, несмотря на свои старые руки. Казалось, что это ее секрет – что она молода, поэтому она и носит платки. Больше никто из Светиных знакомых платок на голове не носил. Но на Катину маму без платков глядеть было неловко; Свете казалось, что она видит что-то, чего видеть ей не положено, точно Катина мама снимала с себя не платок, а что-нибудь из того, чего никогда не снимают при чужих людях. И хорошо, что она быстро снова повязывалась белым платком. И так, в платке, она ужинала наспех и весело объявляла:

– Садимся, девчонки, поиграли – садимся работать!

Катина мама сучила и сматывала веревку с утра до вечера. Место, где она работала, называлось артелью. И дома по вечерам она тоже свивала и сматывала веревку из тонких, полупрозрачных пленочек. Они проходили сквозь громоздкое металлическое сооружение, которое притащил в дом человек по имени Дмитрий. Света его не видела, это ей Катя сказала в школе:

– Ну наконец-то Дмитрий расстарался! У нас и дома уже есть перераспределитель!

– Что есть? – не поняла Света.

Катя сказала:

– Я забыла, как в артели называется. Но можно бечевку тянуть теперь прямо дома! Придешь к нам бечевку тянуть?

– Приду! – сразу же ответила Света, не думая о том, что за бечевка и куда ее тянуть надо.

Катя звала ее к себе, а это совсем другое, чем когда ты приходишь в гости сама, и мама потом тебе говорит: «Ты там уже надоела».

Веревку тянуть можно было втроем: Катя, ее мама и Света садились возле железного приспособления, вытаскивали тонкие полоски из дырочек, подтягивали осторожно к себе и начинали наматывать на бобины. Полоски появлялись из дырочек уже скрученными, свитыми более или менее плотно. Надо было следить, чтобы по всей длине толщина бечевки была одинаковой.

Катя, взвешивая на руках уже обмотанные бобины, сказала маме:

– Ты так перевыполнишь план!

А мама отвечала:

– Куда там! У Нифонтовых пятеро мотают по вечерам. Танька всех своих сажает! Скрынников, завучастком наш, говорит ей: «Куда ты несешь столько? Гляди, всем расценки снизят». А Танька все жадничает, все тащит!

Свете непонятно было, что плохого делает незнакомая ей Танька Нифонтова, но она готова была возмущаться вместе с Катей и ее мамой, и они говорили с ней так, будто она понимала все так же, как они сами, как если бы она была одной из них.

В другой раз Света, заканчивая бобину и думая, что у нее получается ничуть не медленнее, чем у Кати, спросила:

– А для чего эта веревка?

И получилось, что спросила невпопад. Катя повернулась к ней и ответила:

– Не хочешь – не мотай с нами.

А мама ее точно испугалась, что Света и впрямь больше не станет мотать, заговорила примирительно:

– Веревку мы сдаем по весу, расценки есть, бобина сама известно сколько весит, это у нас высчитывают, понятно? А если заметят, что пушится где-то веревка, не примут ее.

– А когда примут, куда потом? – снова спросила Света.

Было важно добиться ответа. И уже не для того чтоб узнать, где люди станут использовать веревку, а чтобы Катя и ее мама поняли, что она просто так спросила. Она не хотела сказать, что веревка дурацкая и что не надо плести ее. Нет, она не сомневается, что веревка нужна, раз ее тянут каждый вечер Катя с мамой!

– Коробки ею хорошо перевязывать, – сказала Катина мама. – Видела, тортики, конфеты перевязывают, и сверху бантик?

Света не видела, чтобы коробки с тортом или конфетами перевязывали крученой бечевкой, но она поспешно кивнула: «Да, видела!» Надо было поскорее согласиться с чем-нибудь, чтобы Катина мама не думала, что она не хочет помогать!

Катя с мамой задвигали в угол перераспределитель, накрывали его полотенцем с отпечатанным на фабрике рисунком-вышивкой, и бобины торжественно водружались на стол.

В это время раздался звонок в дверь. Он в Катином доме был громкий и резкий, и Света дернулась вперед, как от тычка в спину. Катя глянула на нее виновато. Ее мама пошла открывать. И Света сказала себе, что можно успокоиться, это кто-то пришел к хозяйкам дома – не к ней. Непонятно, отчего ей было тревожно.

И тут она услышала громкий голос. Мама? Не может быть!

Но в комнату вместе с Катиной уже вошла ее мама и сразу велела ей:

– Собирайся домой.

У Светиной мамы были адреса девочек из класса. И по дороге она говорила Свете, что специально зашла без предупреждения, чтобы узнать, что происходит в Катином доме по вечерам и чем ее дочь занимается.

Дома папа спрашивал:

– Значит, все? Выучилась? Будешь в артели веревку плести?

Света возражала:

– Нет же, мы с Катей будем океанологами! Мы решили!

Родители не слушали ее. Мама твердила, что они с папой уже смирились, что дочь не учится – только рисует, а теперь стало еще хуже. И что у Светы волосы лезут в глаза и она капюшон надевает не глядя в зеркало, а если носишь очки, то надо быть еще аккуратней, чем другие девочки, растрепу в очках сразу видно, поэтому в классе ее и сторонятся.