Александр Соколовский - Неутомимые следопыты

Из-за дождя мы были вынуждены сиднем сидеть дома. Непромокаемых плащей у нас не было, а без них какое же гулянье?

— Ничего, Серега, — неунывающим голосом произнес Женька. — Надо же нашей коллекцией как следует заняться. Посмотрим, что мы за это время наловили.

После завтрака мы уселись за стол в зале и взялись за дело. Но ясно, что долго сидеть за столом мы не могли. Как-то незаметно для себя принимались прыгать, визжать и поднимали суматошную возню. И всегда, едва мы останавливались, чтобы перевести дух, становилось слышно, как наверху раздраженно расхаживает по своей каморке Иван Кузьмич.

Тетя Даша осуждающе качала головой. Мы конфузились и снова усаживались за стол, уныло поглядывая на окна, за которыми, не переставая, моросил дождь. Но проходило некоторое время, и мы опять затевали потасовку с хохотом, визгом и громкими криками. И опять наверху раздавались торопливые шаги, словно жилец там бегал по комнате из угла в угол.

Тогда тетя Даша придумала. Увидав, что мы от безделья начинаем ерзать на стульях, она давала нам какое-нибудь задание — нащепать лучины для таганка, начистить картошки к обеду или вымыть посуду, оставшуюся от завтрака.

А вот для Ивана Кузьмича дождь был не помеха. Как обычно, в двенадцать часов, он спустился вниз со своей палкой, в прорезиненном плаще с большим капюшоном.

— Неужто гулять? В такую-то непогоду? — в испуге спросила тетя Даша.

— Обязательно, — ответил старик, покосившись сначала на нас с Женькой, а потом на окна, за которыми моросил дождь. — Самая приятная погода. Нет ныли. Для легких очень полезно.

Когда он ушел, тетя Даша сказала:

— Ну-ка, племянники, возьмите ведро воды и ступайте наверх, полейте цветы на окнах. Только ничего на столе у Ивана Кузьмича не трогайте.

Женька взял ведро, я ковшик, и мы полезли вверх по крутой узкой лесенке.

Почти всю комнату занимал письменный стол. Он был завален какими-то книгами и бумагами. Мы с Женькой переглянулись. Полагаю, что желание у нас с ним было одинаковое — подойти и посмотреть. Не обменявшись ни словом, мы бочком подобрались к столу.

Книги были старинные. Их кожаные переплеты кое-где истлели. Один толстенный фолиант был раскрыт. Рядом с ним лежали несколько листков бумаги, исписанных мелким ровным почерком, автоматическая ручка с золотым колпачком, остро отточенный карандаш.

— Древние, — сказал Женька и с уважением коснулся кожаного корешка. — По-церковнославянскому напечатано.

— Это, наверно, рукописные, — возразил я.

— Ладно, — тряхнув головой, сказал Женька, — давай лучше цветы поливать.

Когда Иван Кузьмич вернулся с прогулки, тетя Даша с моей помощью накрывала на стол, а Женька складывал свои папки с бабочками на подоконник.

— О, какие чудесные бабочки! — воскликнул Иван Кузьмич, увидав наши коллекции. — Ну-ка покажите, покажите.

Он принялся рассматривать наши коллекции. Особенно ему понравилась глазчатая зубчатка с красноватыми крыльями в бурых пятнах и розовыми подкрылками, на каждом из которых голубел круглый глазок.

— Смеринтхус океллатус, — с гордостью прочитал я латинское название глазчатки, решив блеснуть перед старым книжником своими познаниями.

Жилец внимательно посмотрел на меня.

— Ну уж если быть до конца справедливым, — произнес он, усмехнувшись, — то не смеринтхус, как ты произносишь, а смеринтюс. В латыни дифтонг «т» и «х» звучат как мягкое «т». И не океллатус, а оцелатус. Перед гласными «е» и «и» это произносится, как «ц». Правда, — добавил Иван Кузьмич, — римляне во всех случаях произносили этот звук как «ка». — Он попросил прочитать меня латинскую подпись под крапивницей.

— Ванесса уртикае… — пробормотал я с запинкой.

— Уртикэ, а не уртикае! — воскликнул Иван Кузьмич, — созвучие «ае» читается слитно: «э».

Потом Иван Кузьмич взял книжку про Шерлока Холмса, которая лежала на подоконнике.

— Это кто же читает?

— Я.

— Нравится?

— Интересно. Про собаку особенно, про баскервильскую…

— Н-да, н-да… — произнес старик, листая книжку. — Давно и я читал про Шерлока Холмса. Еще мальчишкой… А вот чудесный рассказ! — воскликнул вдруг Иван Кузьмич. — «Пляшущие человечки». Помню, отлично помню!..

— Это как Шерлок Холмс буквы разгадывал, — подсказал я. — Один бандит посылал письма, а вместо букв — человечки. Шифр такой.

— Да, да, — задумчиво кивнул Иван Кузьмич. Он закрыл книжку и положил ее на подоконник.

Вошла тетя Даша, неся кастрюлю со щами.

— Книги, разные дела — все в сторону, — скомандовала она. — Все за стол, будем обедать.

Дождь шел, не прекращаясь, весь следующий день и всю ночь. Проснувшись на другое утро, я опять увидел, как по стеклам стекают все те же противные струйки. И сразу же на сердце у меня сделалось тоскливо и грустно. Даже подниматься не хотелось.

Женька еще спал, и мне не хотелось его будить. Лежа с закрытыми глазами я слышал, как стучит на кухне сковородками тетя Даша, и позавидовал тому, что она всегда находит для себя какое-нибудь дело. Потом послышался скрип лестницы — это спускался сверху Иван Кузьмич.

— Молоко сегодня замечательно вкусное, — заметил он. — Кстати, Дарья Григорьевна, нет ли у вас туши?

— Где-то стоял пузырек. Да вон он, на окне стоит.

В этот момент меня окликнул Женька:

— Эй, Серега, ты спишь?

Я повернул голову.

— А здорово тебя вчера Иван Кузьмич обрезал, — засмеялся Женька. — «Океллатус»… Так и надо, не хвастай…

— С чего ты взял? Я и не хвастал вовсе.

Женька зашлепал босыми пятками и взобрался с ногами на мою постель. Он принялся щекотать меня, а я до смерти боюсь щекотки. Через какую-нибудь минуту все мои простыни, одеяло и подушка были на полу, и мы барахтались в них, хохоча и дрыгая ногами.

Завтракали мы все вместе. Даже Иван Кузьмич спустился со своей мансарды к столу. Пока мы ели испеченные тетей Дашей оладьи, запивая их сладким чаем, он почему-то все время поглядывал на нас как-то странно и таинственно, а когда с завтраком было покончено, произнес:

— Вот что, Женя и Сережа, я попрошу вас подняться ко мне. Вы оба мне очень нужны.

Голос его прозвучал так серьезно, что сердце у меня екнуло. Я почему-то вспомнил, что нашего жильца в городе зовут колдуном.

Медленно поднялись мы вслед за Иваном Кузьмичом по скрипучей лестнице и очутились в кабинете, где на письменном столе все так же лежала раскрытая старинная книга.

— Прошу вас сесть, — торжественно сказал ученый, указав на стулья у стены.

Мы послушно сели, глядя на него во все глаза.

— Ответьте мне: вы умеете ли хранить тайны? — спросил Иван Кузьмич, садясь в кресло.

— Умеем, — уверенно отозвался Женька.

Иван Кузьмич повернулся в своем кресле к столу, приподнял книгу и вытащил из-под ее переплета листок бумаги.