Сергей Григорьев - Рукастая машина

Тогда Рычков решил по чьему-то совету заменить ручной набор машинным, чтобы в газете всегда была свежая, четкая печать. Он выписал из Германии от Леопольда Геллера два линотипа [13] Линотип — наборная машина. .

Над ротационной смеялись, — там дело касалось только двух наших машинистов и двух их подручных, накладчиков; над наборными машинами задумалась вся мастерская — сорок человек с мальчишками и девчонками; на линотипах четверо могли в две смены набрать самый большой наш номер — шесть полос. Сплошнякам [14] Работающие сплошным набором. грозил расчет. Три Пункта в это время был уже на разборе. Он стоял перед кассой на опрокинутом ящике из-под марзанов [15] Металлические бруски, употребляемые при наборе. и сеял из правой руки литеры набора по отделениям кассы. Три Пункта говорил товарищу, который, стоя рядом на полу, также сеял литеры в свою кассу у окна:

— Ну, ладно, набирает, — это понимаю я.

Допустим так: сколько литер, столько ящичков, и я ударил по клавише «наш», — «наш» и выпадает из своего ящичка в верстатку, так ведь это я ударил по букве «наш», — а ты мне объясни, как она будет разбирать. Ну, например: «пролетариат Германии» — вот я прочел: покой, рцы, он, люди, есть, твердо, аз, рцы, иже, аз, твердо — и сыплю, куда надо, — а как же она прочтет, кто ей прочтет… Почему машина знает, что это «покой», а это «рцы». Нет, товарищи, без наборщиков — это можно, а без разборщиков никак нельзя…

— Ну, ты, твердо, рцы, иже — три, не ври, чего не знаешь! — прикрикнул на Три Пункта метранпаж.

Когда пришли машины, их ставить приехали два инструктора-монтера. Для машины в наборной отгородили особый почетный угол из застекленных переборок с дверью на замке. Должно быть, кто-то подсказал хозяину опасение, что наборщики могут испортить машины мальчишек в первое время и близко к машинам не подпускали. Три Пункта добыл одну из первых отлитых машиной строк и с удивлением рассматривал еще горячую отливку: буквы были слиты вместе в блок. Как же разбирать: не распиливать же по букве!

Три Пункта подмазался к Головину, которого поставили учиться машинному набору:

— Разбирать-то кто будет?…

— Никто. Отпечатали — и металл в котёл. Она, видишь ты, набирает не литеры, а в строку матрицы, а потом строчку по ним отливает сразу…

— Поглядеть бы надо.

— Приходи, гляди… Во вторую смену приходи, никого нет.

К вечеру Три Пункта пришел смотреть наборную машину. В типографии был перерыв меж сменами дневной и ночной. И только щелкали в пустой наборной за стеклянной переборкой линотипы…

Около одного линотипа возились инструктора-монтеры. За вторым сидел Головин и, ударяя пальцем по клавишам, набирал.

Три Пункта тихонько подошел и стал рядом с Головиным.

Жужжит мотор, похожий на серый арбуз. Гудит под котлом с металлом голубое пламя. От каждого удара по клавише из магазина с матрицами — плоского ящика, похожего на доску, — выпадала матрица, катилась по узкому ручью под стеклом на ремешок, бегущий по шкивам к верстатке, и становилась в ряд. На спинке матриц Три Пункта прочитал не наоборот, как привык в ручном наборе, а как в книге — слева направо — набранную строку.

Головин прочел строку, выстукнул пропущенную запятую, поймал ее в руку и вставил на место в строку.

— Теперь гляди — я буду набирать вторую строку, а она сама….

Наборщик повернул рукоять, и Три Пункта увидал, что машина сама выключила строку, расклинив ее к бортам верстатки, точно по размеру. Потом зажатая строка приподнялась на короткое время, прильнув к литку котла, откачнулась; машина выставила отлитую блестящую строку, обрезала ее, стругнув неровности ножом. А между тем длинная железная рука схватила матрицы только что отлитой строки двумя цепкими пальцами, подняла строку к верхнему краю магазина, сунула ее туда, а сама потянулась за следующей строкой, уже набранной и отлитой. Три Пункта услыхал, что сунутые железной рукой машины матрицы посыпались в отделы магазина, щелкая, как мелкий град в окно…

— Ну, напутала! — сказал Три Пункта.

Наборщик продолжал стучать по клавишам, делал ошибки, исправлял их, но машина не сделала ни одной ошибки, всегда роняя из магазина тот именно знак, который вызвался ударом наборщика в клавишу. Три Пункта простоял около машины целый «час и ушел из наборной, нагнув голову к земле и сдвинув брови.

Был у нас в типографии еще один человек, который не скрывал своего волнения от реформ, затеянных новым издателем, — Чернов, сторож при типографии, старый солдат; он дрался на Балканах; под Плевной потерял один глаз. Был он небольшого роста, коротко стриг щеткой седые волосы, вина не пил и не курил, а нюхал табак из серебряной с чернью табакерки. Писал четкой и красивой писарской скорописью; у прежнего хозяина он был в фаворе: Чернову были доверены ключи от типографии. Когда ночью уходили из типографии накладчики, машинисты и фальцовщицы — девчонки, а отпечатанный номер сдавали в экспедицию, Чернов поливал пол мастерской и чисто-начисто подметал шваброй, запирал типографию и шел к заутрене с шабашкою подмышкой.

Шабашкой в те поры называлось у плотников, маляров, штукатуров, ремесленников, вообще, то, что они уносили с работы, пошабашив, домой в плюс к своей заработной плате: плотники шли домой с обрубками бревна или вязанкой щеп; маляры в углу фартука несли горсть купороса или бакана; штукатуры — вязку драни.

У Чернова были шабашки разные: то он несет скатанный в трубочку остаток бумаги (он ее счетом отпускал на машины), то бидончик с керосином, то новую мочальную швабру или аккуратно перевязанную пачку, сыпи, гарта — типографского материала. Поставит бидончик или швабру в уголок за икону своего „ангела“ — Николая, Мирликийского чудотворца — и молится, проливая тихие слезы из глаза.

Новости Чернову были совсем не по душе. Провели электричество, а раньше; керосин бочкой покупали. Чернов заправлял лампы „молнии“. Теперь частенько приходилось уходить из типографии с почти пустым бидончиком. Чернов радовался, когда электричество мигало, сгорали почему-то в предохранителях пробки, и внезапно мастерская погружалась во тьму. Наборщики кричали:

— Чернов! Лампу!

Он бранился, зажигая, взбирался на табуретку и вешал „молнию“.

— Ну, — тужили товарищи, — нынче Чернов опять без шабашки молиться пойдет…