Сергей Григорьев - Рукастая машина

Ротационную машину Чернов тоже не взлюбил: хотя она и рвала бумагу, но обрывки с роля лавочники не так охотно брали, как в листах, — значительно дешевле!

Наборная машина не понравилась Чернову: сыпи не было, строки с талера шли опять в котел. Конец и шабашке в виде пакета сыпи, которую старик сбывал мелким скоропечатням.

Чернов задумывался. Над ним шутили и смеялись. Он молчал, не огрызаясь на шутки. Однажды мне издатель показал аккуратно разграфленный листок, исписанный по графам. Я сразу узнал изящный почерк Чернова. Это был полный список рабочих типографии, конторских служащих, редакции. Все были разбиты по рубрикам: меньшевики, большевики, эсеры, анархисты, кадеты.

Лукаво прикрыв листок ладонью, издатель подмигнул мне и сказал:

— Теперь я знаю, кто вы.

— Ну-ну?

— Индулист!

— Что?!

Он показал мне список. В отдельном столбце с надписью наверху „индулисты“ стояло одно мое единственное имя.

— Что это за партия? — спросил меня, смеясь, издатель. — „Индулист“, — что это значит?

— Надо полагать: ин-ди-ви-ду-а-лист.

— Ага!

Тогда под именем „индивидуалистов“ военно-полевые суды царского министра Столыпина присуждали к виселице бандитов-анархистов, совершавших налеты в одиночку. Почему Чернов причислил меня к лику бандитов — не знаю: мы с ним никогда не ссорились. Я с интересом прочитал весь список. Чтобы его украсить, Чернов наверху по бокам перевел две ярких картинки: слева розу, а справа охотника, трубящего в рожок.

— Что с ним делать? — спросил меня издатель.

— Выгнать вон.

— Нет, что вы! Я не о Чернове, а о списке.

Он аккуратно сложил листок и спрятал в карман.

Вскоре после этого издатель показал мне первомайскую прокламацию, на полях которой почерком Чернова было приписано: „Набирали — Петров, Головин, тискал — Семенов“.

Очевидно, Чернов искал доверия у нового хозяина, но зачем — я тогда не мог понять и теперь не знаю. О доносах Чернова стало известно в мастерской. Как-то, стоя в редакции перед раскрытым на двор окном, я увидал Чернова. Он вышел из типографии — сутулый, задумчиво опустив голову, в белом летнем пиджачке; за ним высыпали из типографии наборщики и смеялись; за Черновым побежали дворовые мальчишки и кричали:

— Бесшабашный шпик! Бесшабашный шпик… Дядя — гляди сзади! Эй, дядя, гляди сзади! Бесшабашный шпик!

Чернов нёс какие-то листки в редакцию. Я услышал, что появление его в конторе вызвало движение и смех. Он вошел ко мне в комнату, отдал мне листки и повернулся. Я взглянул ему вслед: на спине у него был приколот отпечатанный плакат:

— Бесшабашный шпик!

— Погодите, Чернов, у вас что-то на спине пристало!

Я сорвал и, скомкав листок, сунул в карман и сказал:

— Мальчишки вам привесили на спину клок бумаги…

— То-то я иду, — ребята за мной со свистом…

Когда Чернов ушел, я вынул из кармана скомканный листок и, кроме крупной в бабашку надписи, прочел внизу и „фирму“: „Набирали X, У, Z, тискал О, разбирал Три Пункта“. Типографские мальчишки набрали, тиснули и прикололи Чернову на пиджак плакат, и тот, должно быть, все утро, пока не вышел на двор, ходил в типографии с плакатом на смех всем.

Три Пункта все свободное время вертелся около наборных машин. Оставался, пошабашив, и вглядывался в работу машинных наборщиков; они начинали день позднее. Монтеры уехали, и тайну машины — как она разбирает сама — не мог Петьке Три Пункта объяснить и Головин: он выколачивал на машине на зависть „ручникам“ [16] Наборщики, работающие ручным набором. сдельно шестьдесят рублей, и его мало занимало то, что машина делала сама. В конце мая Три Пункта выходит раз из клетки и смотрит: на пороге наборной сидит Чернов. Не посторонился пропустить Три Пункта, — видимо ждал его.

— Ты зачем это в машинный набор все ходишь? — спросил он Три Пункта.

— Пусти ты, не твое дело…

— Я знаю, не мое. А понял ли ты, в чем она? Чем она действует…

— Газом, электричеством.

— Ладно! Ладно! Ты скажи мне, как она разбирает — вот что!

Три Пункта хмуро молчал.

— То-то вот парень. Ты послушай…

Чернов схватил Три Пункта за рукав и отвел в темный угол наборной, где раньше разливал в „молнии“ керосин.

— Видишь, Три Пункта; — я давеча слышал в конторе — увольнять вас, разборщиков, будут. Потому что она сама. Понял? Как сама, без человека? Если не человек, то кто в ней сидит? Сидит в ней, парень, бес! Я знаю: они злым духом работают; ну и посадили — по чортику в машину. Махонький такой чортик, мохнатый, он ловит литеры да по ящикам кидает… Вот тебе и сама!..

— Поди ты сам к чорту!

Три Пункта сердито, вырвал рукав из цепких пальцев Чернова и ушел.

Вечером того дня, когда я правил корректуру своей статьи, и мальчишки носились с гранками по двору из редакции в наборную и обратно, Три Пункта, забрав просмотренные мной гранки, сказал мне:

— А я чего-то у вас хочу спросить…

— Ну?

— Вы знаете линотип?

— Да.

— Чернов говорит, в нем бес сидит… И Три Пункта нерешительно фыркнул.

— Зачем?

— Разбирать матрицы.

— А ты как думаешь?

— Я думаю… Да никак не додумаюсь. Все говорят сама, а как же она „сама“ может?

— Сама она, конечно, не может. Но сделана она так. И довольно просто. Ты матрицы видал? Они, с зубцами елочкой? У каждой литеры и каждого знака по-своему расположены зубчики. Когда железная рука машины примет строчку, она нижет их на длинную в рубчиках скалку; бесконечным винтом матрицы двигаются по скалке над ящичками магазина.

Я нарисовал на клочке бумаги в упрощенной форме.

— Скажем так: буква „Н“ имеет два зубчика наверху, а „О“ — один слева и два справа пониже. Матрицы висят этими зубчиками на выступах скалки, и их винтом двигает. На скалке, над местом для буквы „Н“, спилены, выемки как раз в тех рубчиках, по которым скользит своими зубчиками буква „Н“. Как только она дошла до этого места, ей держаться не на чем, она и падает в свой ящик, а буква „О“ пройдет дальше над закромом буквы „Н“, потому что она висит выемками своих зубчиков на других рубчиках скалки; в своем месте, над закромом буквы „О“, спилены как раз те рубчики скалки, на которых висит матрица „О“ — она и падает в свой закром. Понял? Не совсем? Ты пойди, подними у линотипа сзади над магазином крышку и загляни: увидишь и скалку, над которой, вися на ней зарубками, движутся матрицы, и винт, который их движет. И увидишь, что это очень просто: все дело в форме, в различии очертаний матриц.

Три Пункта склонился над моим рисунком, посмотрел, вздохнул, забрал гранки и убежал, застучав по лестнице сапогами, в типографию.