Сергей Григорьев - Зуёк Койзмэн и кок Асей

Весельщик и тяглец тоже сняли шарфы и замахали ими…

Штурвальный матрос на тралере № 213 сказал Толстому Джонни:

— Справа по курсу, шкипер. Лодка терпит бедствие.

Толстый Джонни смотрел в бинокль, отыскивая вход фьорда в тумане брызг прибоя.

Рулевой повторил настойчиво:

— Справа по курсу, шкипер. Лодка просит помощи.

Толстый Джонни невнятно выругался и продолжал смотреть попрежнему вперед.

Это было чересчур. Кингстоунские рыбаки никогда не оставляют в беде без помощи товарищей, к какой бы нации они ни принадлежали. Рулевой самовольно скатал руля, и тралер повернул прямо на гибнущее судно к берегу…

Толстый Джонни оторвался от бинокля и отрывисто приказал:

— Лево руля.

Рулевой не шевельнулся. Толстый Джонни хотел оттолкнуть его от колеса. Рулевой свистнул и крикнул прибежавшему Джимми:

— Эй, кок, зови наверх ребят!

Джимми скатился вниз по трапу и засвистал, засунув пальцы в рот. Команда высыпала наверх.

— Лодка под берегом! — крикнул рулевой.

Рыбаки сразу поняли, в чем дело. Рядом с рулевым встал у колеса второй матрос, и Толстый Джонни отступил, крича, с револьвером в руке:

— Хорошо! Вы тоже пойдете ко дну…

Да, это было опасно. Там и тут под берегом косматыми белыми чудовищами стояли взбитые вокруг камней столбами облака пены и брызг. Джимми, стоя у мостика, увидел, что лодка, полузалитая водой, как будто бежит навстречу тралеру. На баке стояли наготове, отставив ногу и откинувшись назад с кольцами легостей [14] Тонкая длинная веревка с оплетенным грузилом на конце, служит для передачи на берег или на другое судно каната, привязанного к ней. в руках, трое матросов. Передняя лебедка заработала.

— Эй, Джимми. — крикнул машинист, — садись на крюк! Как спущу — стропом за банку лодку!

Джимми сел верхом на нижний блок лебедки, держа в одной руке строп, другой он уцепился за цепь. Стрела лебедки тотчас вынеслась за борт, и Джимми повис над пенным морем.

— Держись, травлю! — крикнул машинист, и Джимми, перебирая рукой по цепи, ринулся в кипящую пену волн… Взвились змеи брошенных с тралера легостей. Джимми увидал руки, хватающие за веревки, крюк ударился о черное днище лодки, и Джимми свалился в нее, не выпуская из рук ни стропа, ни цепи.

— Джимми! Мальчик, крепи строп…

Ничего не видя. Джимми просунул строп под банку лодки и, ломая пальцы, надел жесткие петли на крюк… Хлынула волна. Джимми хотел крикнуть:

— U-р! [15] Тяни вверх.

Вода ударила ему в лицо, наполнив рот. Из носу брызнула кровь, и кок не слышал крика сверху:

— Молодчина, Джимми!

Лебедка загремела. Сливая за борт потоки воды, шняка подымалась вверх. Корщика Бодряного едва не смыло, но его ловко поддел сзади багром матрос с тралера и распорол штаны.

— Не пори! Чтоб тебя так! — заорал Бодряной.

Матросы хохотали.

Через минуту Бодряной стоял уж у штурвала и показывал Толстому Джонни вход меж камней в фьорд:

— Так держи, — сказал Бодряной, положив руку на штурвал. — У нас просто: справа гора, слева гора, а посреди дыра!..

Шняка, поднятая на тралер лебедкой, стояла поперек на палубе меж спардеком и баком. Весельщик и тяглец грелись в камбузе.

Джимми очнулся от ощущения приятной сухой теплоты и увидал, что лежит нагой под шерстким одеялом; рядом с собой Джимми увидал лохматую, мокрую, как галка в ненастье, голову и серые испуганные глаза. Томми нагнулся сверху, поправил одеяло и сказал:

— Ничего! Лежите вместе. Согреетесь скорей…

Зуёк Кузьма спросил:

— Ты кто будешь?

— I say! Откуда ты свалился? — по-своему спросил Джимми.

— Тебя Асей, — а меня Кузьмой, будем знакомы.

И Джимми почуял протянутую для рукопожатия под одеялом голую руку. Джимми потряс ее, сказал:

— Койзмэн?! Отлично!

Прошло три дня с той поры, как тралер № 213, подняв на борт шняку Бодряного со всей его командой, вошел в глубокий Мурманский фьорд. Тралер кинул якорь возле самого становища поморов. Фьорд тотчас от входа круто загибается к юго-востоку. И хотя оглобень от шторма и входил в губу крутой волной, но в ее вершине у становища крутые волны шторма расплывались в широкое покойное дыхание. Встав на якорь, тралер спустил шняку на воду вместе со снастями и уловом. На тралере разбирали машину. Поморы на своем стану "делали рыбу на лабардан"; треске отрезывали голову и вскрывали со спины, вынимали хребет, выкидывали внутренности и круто солили английской солью в бочку под открытым небом. К стану слетелась стая крикливых зуйков, они накидывались на отбросы и дрались из-за добычи, рея в воздухе. Иные, трепеща крыльями, опускались прямо на плечи Бодряного и его покрученников и вырывали свою долю улова из-под ножа…

— Кш! Вы, санитары! — отпугивал их корщик. — Один на весь базар я вам не кормилец! Бывало по стану от каси да вони одно было спасенье — птицы. Глякс-сь, Кузьма, на птичий базар подивись…

Бодряной указал зуйку на отвесную береговую пахту; ее уступы были белы от птичьего помета.

— Бывало — пароход крикнет иль из ружья ударишь — так тучей и взовьются — солнца не видать. И все от нас кормились. Дивлюсь, куда девалась птица? И то сказать: тут, на стану, бывало до войны по триста лодок, а ныне мы одни — да вот асеи. Глико, разиня, кашица ушла!.. Разинул рот, ворона.

Кузьма втянул голову в плечи, чтобы подзатыльник пришелся по воротнику куртки и, получив что следует, кинулся снимать кашицу с треноги.

— Поспела кашица. И солнце на обедник пришло. "За каждую выть да руки мыть", мы — не асеи, — говорил Бодряной, вытирая руки о штаны.

Поморы уселись к чашке в кружок. Кузьма ел неохотно.

— Чего не ешь? Ешь не ешь — за выть сочтут, — поощрял его корщик, — али уморился, дрянь? Али морошки свежей захотенил? Гликось на тяглеца: кольки ни положи пред им, все схрястат!.. Ну, да завтра праздник. Гуляй! Избушку-то выпахай, смотри, а то кабы с визитом шкипер не пожаловал гостить, а каси у нас беда в ей собралось!.. — говорил Бодряной, обсасывая голову трески и бросая кости тут же на пол.

Тяглец и весельщик ели молча: от привычной воркотни хозяина кусок им поперек горла не становился… И это еще больше сердило старика:

— Вам бы только хлеба край, а то и под елью рай. Нажрались и пошли хлыктать.

Точно Кузьма икнул.

— Не ешь, а хлыкташь!

И Бодряной ударил зуйка ложкой по лбу. Кузьма завопил:

— Что ты меня все бьешь-то? Что я тебе, собака, сдался?..

— Повопи еще! Дам те ступку, так перестанешь вопить-то!

— Стрелья бы тебе в бок, кобель старой!.. Уйду я от тебя! — закричал зуёк и, вскочив, выбежал из избушки…