Владимир Грусланов - Дорогие реликвии

Мария Михайловна быстро подошла к двери. Я услышал рыдания женщины.

— Горе у соседки. Неожиданно скончалась мать… Простите меня. Мы должны расстаться. Все, что вам показала, теперь ваше.

Я был крайне поражен таким ценным подарком, горячо благодарил, находясь в сильном волнении. Вырвав из блокнота листок бумаги, написал свой адрес и положил на стол. Мы распрощались, но я не мог уже забыть уроженку Петербурга.

Впоследствии я ожидал письма из города Бендеры. Время шло. Так и не дождался. Вскоре я вновь ушел в поход.

В один из свободных дней я отправился в Государственный Эрмитаж, куда принес привезенное из города Бендеры, чтобы все то, что представляет особую ценность, передать музею. Внимательно просматривали ученые монеты и медали. Среди них оказались уникальные образцы. Вот что сообщил заведующий отделом нумизматики Всеволод Михайлович Потин:

— Большой интерес представляет серебряная монета Ирландии периода революции тысяча шестьсот сорок второго — тысяча шестьсот сорок восьмого годов. Чрезвычайные обстоятельства лишили правительство возможности чеканки монеты. В обращение поступали куски серебра от всевозможных произведений искусства, главным образом чаш, бокалов, блюд, предметов религиозного культа. Четырехугольный кусок от серебряного бокала или чашки, расплюснутый молотом, сохранил следы художественной гравировки. По весу он равнялся шиллингу. Право обращения этой оригинальной монеты подтверждал штамп, изображающий крепостные ворота.

Этот образец денежного знака Ирландии является уникальным экспонатом.

О судьбе Марии Михайловны мне ничего неизвестно. Возвратилась ли она на Родину — в город на Неве?

ла Великая Отечественная война. Полчища фашистов рвались к колыбели Октября — Ленинграду. Отряд, которым я командовал, получил приказ срочно выступить на поддержку наших войск, сдерживающих яростные атаки врага на город Пушкин.

Вечером наша колонна подходила к Ленинграду со стороны Парголова. Свернув в сторону от дороги, отряд расположился вблизи поселка, укрывшись среди кустов и деревьев. Здесь был дан привал для ужина.

Было 8 сентября 1941 года.

Неожиданно в городе загудели сирены воздушной тревоги. В небе показалось множество бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Мигом поднялись навстречу врагу наши истребители. Затрещали зенитки. Послышались один за другим сильные взрывы авиабомб. Вскоре вспыхнули в нескольких местах города пожары.

Над Невою, словно тучи, поползли бело-коричневые, вперемешку с черными клубы дыма, зловещими языками вздымались к небу ярко-красные языки огромного пламени.

Меня окружили ребята из ближайших домов. За ними начали подходить взрослые. Посыпались вопросы:

— Товарищ командир, как на позициях?

— Неужто не остановить этих гадов? — с болью сказал седой, небольшого роста человек.

Я отвечал, что фашистов непременно остановим.

— Под Ленинградом они найдут свою могилу…

— Не видать им города Ленина как своих ушей! — выкрикнула бойкая молодая женщина с грудным ребенком на руках.

— Верно! Верно! — поддержали двое мужчин.

— Дяденька командир, ваш конь смирный?

— Смирный.

— Можно подержать его за повод?

Опустив подпруги и растрензелив коня, я передал повод мальчику.

— Как тебя зовут, герой?

— Володя. А у меня папа тоже воюет. Он старший сержант, артиллерист, бьет фашистов на фронте.

Подошло еще несколько ребятишек. Они с любопытством разглядывали мою казачью кавказскую шашку в богатой серебряной отделке. Володя первый не выдержал:

— Можно потрогать саблю?

Я оттянул от себя портупею, взяв в обе руки шашку.

— Это не сабля. У сабли должны быть дужка, ободок или крестовина… Понятно вам, ребята?

Все хором ответили:

— Понятно!

— А клинок можно посмотреть? — спросили разом двое ребят.

Я осторожно вынул клинок, подняв концом вверх.

— Ой! Какая она острая, — проговорил самый маленький.

Я рассказал, что шашка моя — участница мировой и гражданской войн. Вложив клинок в ножны и повернув шашку тыльной стороной, я прочитал выгравированную надпись: "Младшему уряднику Сунженско-Владикавказского казачьего полка Владимиру Грусланову от сотника А. Алиева. Двадцать пятого декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года". Тут же пояснил: младший урядник — это то же, что и младший сержант, а сотник — старший лейтенант. Ребята и взрослые молчали, внимательно осматривая украшение шашки.

— А что же это вы без знамени? — нарушив молчание, спросила стоявшая вблизи женщина.

Я ответил:

— Знамя у нас есть, но оно находится в штабе. Мы — подразделение… Нам знамя не положено.

Женщина, словно смущенная, отошла в сторону.

Спустя минут пятнадцать — двадцать, когда вокруг нашей группы солдат и офицеров собралось довольно много жителей поселка, неожиданно появилась та самая женщина, которая спрашивала о знамени. Она, расталкивая собравшихся, пробиралась в середину. В ее руке я увидел сверток. Подойдя совсем вплотную, она громко, словно на собрании, обратилась ко мне:

— Дорогой товарищ командир! Я потомственная текстильщица. Мои отец и мать работали на фабрике имени Веры Слуцкой. Там работала и я с мужем. Он артиллерист, на фронте. Сбежал из дому, не попрощавшись с матерью, старший сын, Петя, брат Володи, который коня вашего держит.

Я после смерти Владимира Ильича Ленина, вождя нашего, в тысяча девятьсот двадцать четвертом году по ленинскому призыву вступила в ряды нашей славной Коммунистической партии. — С этими словами она подняла над головой развернутый платок с изображением Ленина. — Это подарок старых работниц фабрики всем нам, комсомолкам. Он очень дорог мне и моей семье. Но вот сегодня я решила с ним расстаться. — Она протянула платок. — Возьмите его! Пусть это будет как знамя. От всего сердца… Поверьте! От всех нас… Верно? — воскликнула она, повернувшись к собравшимся.

— Верно! Верно! — зашумели разные голоса.

Собравшиеся захлопали в ладоши. Я бережно принял платок из рук ткачихи.

— Дорогие товарищи и граждане! Поверьте, враг будет разбит, победа будет за нами!

Вскоре отряд двинулся в путь.

— Товарищ капитан, — обратился ко мне командир одного взвода. — А платок-то как считать? Ваш он или всего отряда?