Евгений Лесников - Призыву по возрасту не подлежит

Западный район Сталинграда, расположенный за железной дорогой, был забит немецкими войсками, техникой: гитлеровцы спешили захватить город до наступления холодов и непрерывно подтягивали резервы. Солдаты и офицеры размещались в уцелевших домах, в подвалах разбитых и сгоревших зданий, в блиндажах и палатках. Прижавшись к стенам, стояли замаскированные танки, бронетранспортеры, машины и повозки, зачехленные пушки и минометы. Во дворах и на пустырях высились штабеля ящиков и мешков, накрытых брезентом и маскировочной сеткой.

Гражданскому населению запрещалось показываться на улицах с шести вечера и до шести часов утра, солдаты стреляли без предупреждения. Возвещая о «новом порядке», на каждой стене висели приказы военного командования. С немецкой аккуратностью перечислялось в них все, что не разрешалось делать гражданскому населению, за нарушение запретов одна кара — расстрел. Казалось, что все приказы состоят только из «нельзя» и «не разрешается», советскому человеку не разрешалось жить и дышать на родной земле.

…Вот уже несколько дней Димка скитался как неприкаянный: куда ни сунется — везде немцы. Наконец он набрел на какую-то щель, которую кто-то вырыл на краю выгоревшего дотла поселка. Совсем недавно здесь шумел листвой фруктовый сад, кроны яблонь и вишен радовали хозяина, сейчас от сада остались одни обгорелые пни. Деревья, срезанные снарядами, разбросаны по земле.

Закопченные печи стояли как памятники над порушенным человеческим жильем.

Сразу за садом начинался овраг, а за ним — выжженная черная земля, перепаханная железом войны.

Димке понравилось это относительно тихое место, и он решил устроить здесь свое жилище. Потрудиться пришлось немало, пока выкопал щель пошире, накрыл ее сверху кусками железа, досками — чем придется, оставив только скрытый, узкий лаз. Получилось хоть и тесновато, зато безопасно. Немцы, к счастью, сюда не заглядывали: сожженный квартал лежал в стороне от дорог и был окружен оврагами, поэтому Димка чувствовал себя пока в безопасности. Днем он отсиживался в щели, вечерами выходил в поисках еды, рыская по огородам. Иногда в пересохшей, перестоявшей ботве удавалось найти сморщенную морковь, свеклу, пожелтевший огурец или переспелый помидор. Но этого было мало, и голод изводил мальчишку. Он не давал покоя ни днем, ни ночью, мучил даже во сне. Стоило прикрыть глаза, как перед глазами вставали разные кушанья. Снились они так ясно, и запах и вкус ощущались так сильно, что Димка, проснувшись, долго глотал голодную тягучую слюну. Он ворочался, кряхтел, вдыхал запах сырой земли и плесени и пил ржавую воду из котелка, чтобы как-то обмануть желудок.

Однажды под вечер у края сожженного квартала появился вездеход. Офицеры походили, что-то рассматривая, потом укатили, и на другой день на пустыре развернулось какое-то строительство. Грузовики привезли солдат, доски, бревна, а в полдень приехала кухня, и до Димки долетел дурманящий запах супа и мясных консервов.

«Суп гороховый с тушенкой», — узнал мальчишка и понял, что долго он так не выдержит. Нужно что-то предпринимать, а то помрешь с голода. Как на грех, строили немцы какой-то склад — видно, продуктовый. Соорудили наспех навесы, обтянули колючей проволокой, поставили часовых. Ящики и мешки были уложены на доски и накрыты брезентом. Весь склад походил на прямоугольник, в одной стороне были проходные и конторка для начальника. В этой же конторке отдыхали часовые после смены.

Сколько раз, разглядывая склад, Димка размышлял, как проникнуть туда. На первый взгляд дело несложное: подкопаться под проволоку — и хватай мешок! Но мальчишка понимал, как обманчива эта кажущаяся простота, местность вокруг склада открытая, подходы как на ладони, рядом — воинская часть. Заметят, никуда не убежишь — прошьют очередью.

А голод глодал его душу, высасывал силы, притуплял бдительность, осторожно, исподволь подводя к той страшной грани, за которой лежит безразличие, равнодушие к собственной судьбе. Тогда приходит апатия, тогда все равно, жить или умереть.

И Димка решился. Однажды темной ночью, прихватив какой-то железный прут на всякий случай, он пополз к складу. Не так-то темна оказалась ночь, не так-то бесшумно полз Димка, как хотел: от слабости он шумно дышал и часто останавливался. Дополз до середины пути и, отдыхая в воронке, увидел над краем ее чью-то лохматую голову.

Человек скатился к нему и, схватив Димкину взметнувшуюся руку, стиснул. Железяка упала.

— Тихо! — прошипел незнакомец. — Замри!

Димка сообразил, что фашист не стал бы ползти, прижимаясь к земле. Он постарался унять бухающее сердце. Сделать это ему, однако, не удалось: вышла луна и осветила соседа в воронке, и Димка едва не заорал от радости: на него очумело глядел Васька!

Через несколько минут, сидя в тесной Димкиной норе, ребята, перебивая друг друга, рассказывали о том, что с ними произошло за эти страшные дни. Вернее, рассказывал Димка, Васька помалкивал, отделывался двумя словами, только однажды вздохнул с горечью:

— Эх, зря автомат оставил!

— Ну, а ты как? — беспрестанно спрашивал Димка, радуясь, что теперь их двое, что с Васькой он не пропадет. — Ты ведь на хутор собирался? Добрался, да?

— Добрался! — односложно отвечал Васька и, выглянув из щели, сказал деловито: — Ну, пойдем-ка! Пора!

Они выбрались из логова и поползли, но только когда отползли подальше, Васька разрешил подняться на ноги. Мальчишки нырнули в овраг.

— Уф! — облегченно сказал Васька. — Не люблю на пузе елозить! Тут ничего, тут можно и в рост!

— Постой! — остановился Димка. — А ты-то зачем у склада оказался?

— За делом! — кратко ответил Васька: он был какой-то другой, взрослый и суровый и знающий какую-то тайну, которую Димке пока знать было не положено.

— Погодь-ка! — сказал Васька, когда они прошагали оврагом довольно долго. — Погодь!

И полез по склону. Димка испугался, что опять останется один, и стал карабкаться следом за ним. Высунул голову. Оказывается, они обошли склад с другой стороны.

Здесь близко видна была улица, а на ней слышался шум танковых моторов.

— Васька! — прошептал Димка, и тот дернулся.

— Тихо! — прошипел товарищ так остервенело, что Димка в страхе замолчал.

А Васька лежал долго, шевелил губами, что-то бормотал, а потом опять скатился в овраг. Губы его растянулись в улыбке. Он посмотрел на Димку, словно впервые увидел его.

— Есть хочешь? На!

— Васька!..

Димка обеими руками ухватил хлеб и луковицу, стал есть, давясь и чавкая, а Васька печально смотрел на него и больше не улыбался.

— Спасибо, — мигом проглотил последний кусок Димка. — И только тут опомнился: — Ой, а ты-то как же?!

Стыд ожег его щеки: сам все съел, ничего не оставил другу!