Евгений Морозов - Как росли мальчишки

— Ай да Портянкин! Ай да гусь!

А дело всё завязалось с неожиданного.

Вдоль нашей Овражной улицы начинался на редкость стройный лес. Улица катилась под уклон, а на уклоне деревья всегда как свечи. Преобладали липы, а среди них попадались дубы, клёны. И белые берёзы, и смуглые черёмухи растянулись хороводом по полукруглой опушке.

Весной, когда они цвели, казалось, что ещё чёрный лес развесил цепью снежные бусы. И дурманил благоуханием.

Этой весной на черёмуху было нашествие горожан, и ни лесник Портянкин, ни поселковые жители не в силах были уберечь её. Испохабили, изломали черёмуху горожане, точно опять война прошлась по опушке. Обворованный лес как-то грустно притих — ни ветерка, лишь птичьи голоса.

А когда деревья оделись в зелёные шубы и короткие летние ночи стали тёмными — хоть глаз выколи, ни зги не видно, — кто-то поднял руку на стройные липы, что стояли неподалёку.

Топор застучал в полночь, когда все спали. Ему вторила, грызя дерево железными зубьями, пила. Но так как преступление это происходило под носом, поселковый люд в домах начал просыпаться. И зажглись по порядку огни. Заспанные люди, как муравьи, высыпали на улицу. Мы, дети, тоже, конечно, со взрослыми, были на ногах и сбежались вместе: я, и Лёнька, и Грач, и Павлуха, и даже Валька Ларина. Люди собирались в две толпы: толпу детей и толпу взрослых, в основном женщин, и среди них только щупленький дед Архип. А дядя Лёша Лялякин был в отъезде, решил проведать жену с детишками, которая не жила с ним, и дядя Ваня Заторов, как на грех, работал на хлебозаводе в ночную смену.

После к нам четверым присоединились Слава Рагутенко, Наташа Воронова и другие мальчишки и девчонки.

Всем нам, и взрослым и малым, была в диковинку рубка леса у посёлка. Мы поняли, что пошёл на это кто-то из приезжих. Нам, поселковым, лес выделяли по просьбе руководства завода. Так, например, из старого осинника, что был по другую сторону оврага и где теперь разрастался посёлок, наши матери настроили себе домов. Осинник был корявым, не под стать этим липкам, но выручила глина — ею замазывали щели в стенах. И мастерили глинобитные печи. Топились мы зимой опять-таки лесом, в основном сухостоем и древесной молодью, которую в изобилии зарабатывали на ежегодных прореживаниях. Лес был густой, и в нём всегда можно найти дров. Для заводской котельной и для большинства рабочих завод выписывал каменный уголь. А старые деревья зря не расходовали — берегли.

Директор завода как-то на поселковом собрании сказал:

— Построим с годами тут город. Город можно за годы построить. А вот чтобы вырастить такую зелёную зону из дубов — века надо.

И потому лес считался запретным. Да и как срубить живое дерево, если даже оно необходимо тебе. Его почему-то было до слёз жалко. Впрочем, не всем. В эту ночь кто-то губил лес беспощадно. И Колькина мать, у которой был грубый мужской голос, выдвинулась вперёд и крикнула:

— Кто рубит? Перестань!

Но в ответ ей раздался душераздирающий звук падающего дерева. Было слышно, как оно беспомощно цеплялось сучьями за другие деревья, как тяжело рухнуло. Лес отозвался болезненным эхом, перепугавшим даже соловьёв. Наступила тишина. И кто-то в этой тишине, торжествуя, крякнул.

— Хичник! — определил дед Архип, одиноко стоя в толпе женщин. — Жаль, ружья со мной нету. У зятя… Я бы им вломил!..

А Колькина мать выдвинулась ещё ближе к черёмухам и, невидимая в темноте, опять крикнула:

— Перестань рубить.

Тогда из лесу послышалось рычание:

— Н-не пад-хади! 3-зарублю!

И опять рухнуло дерево. А топор всё стучал, стучал. И шаркала без устали по сырому дереву пила.

— Что-то надо делать, — протянула тётя Дуня Заторова из толпы взрослых. И Колька Грач отозвался ей:

— Что-то надо делать.

И оглядел нас всех. Глаза его блестели, отражая тусклый оконный свет. К нему придвинулась низенькая Валька, накрытая тёмной материной шалью, и сказала:

— А я что-то придумала, Грач.

— Что именно?

— У нас керосин есть. Полный бидончик…

— А зачем он?

— Эх, недогадливый.

И, светясь белой улыбкой, Валька объяснила:

— Намочим тряпки и на длинные палки намотаем их. И зажжём. Пойдём в лес с ними, будто большие.

— Верно! — подхватил Грач. И снова оглядел нас блестящими глазами. И крикнул:

— Ищи, ребята, палки. Подлинней. Чтобы не жгло, и чтобы взрослыми казаться.

И мы все кинулись искать палки. Их найти было просто. Заборы, оплетённые орешниковым высоким хворостом, рядом. Через минуту от этого хвороста шёл только треск. И мальчишки, и девчонки, работая, похвалили Вальку.

— Вот здорово придумала! Надо же!

— Молодчина!

Лёнька заметно трусил, но помалкивал. Наконец, не выдержал:

— Живот что-то болит…

— Я тебе покажу живот! — пригрозил я, поняв его хитрость.

Глупые или боязливые люди почему-то очень хитрые.

Взрослые толпились в стороне, не понимали нашу затею и потому не обращали на нас внимания. А мы, уже вооружённые палками, вставали в очередь около двора Лариных. Валька и Грач вынесли тёмный, смрадно пахнувший керосином бидончик, и опять послышалась Колькина команда:

— Ребята, ищи тряпки!

Кто бросился искать, а я, например, и Павлуха Долговязый сняли с себя старые дырявые майки — в такой миг разве чего жалко? — и, намотав их на сухие концы палок, накрепко закрепили проволокой. Моток проволоки валялся тут же, около двора Лариных, и все ребята и девчонки им пользовались. Валька даже принесла кусачки, чтобы отгрызать от мотка куски. Потом мы наперебой закричали:

— На, Грач, мочи.

Колька поочерёдно, одну за другой, макал накрутки в широкое горлышко бидона и не выжимал тряпки, чтобы они больше напились керосина. Когда всё было готово и опустевший бидончик был унесён в сенцы к Лариным, Грач, зная, что в моём кармане всегда водились спички, сказал:

— Малышка, зажигай.

Я зажёг сначала одну свою накрутку. После того как она вспыхнула, густо коптя кольцами чёрного дыма и режа глаза, ребята и девчонки, щурясь, начали зажигать от неё свои тряпки. От обильного огня все осмелели. И, держа коптящие факелы, как флаги, над головой, с криками ринулись в лес. Впереди были Валька и Грач, за ними мы, мальчишки. За нами устремилась толпа взрослых — разве они могли оставить нас одних против хищников.

Впрочем, те начали сразу отступать от нас так же, как отступала перед нами темнота.

Темнота и хищники боятся огня. И где-то в лесу слышался шорох и треск сучьев.

— Держи их! — мужским голосом кричала Колькина мать.

Дед Архип солидно кашлял.

— Счас мы свяжем их! Де верёвки?..

А на пути попадались лежачие, испиленные на брёвна, тела стройных лип, кучами громоздились отсечённые топором ветви и вершины. Листва на них ещё не повяла.