Евгений Морозов - Как росли мальчишки

Лица его не было видно, только силуэт остриженной под машинку головы. Просторная, похожая на комбинезон одежда загораживала от нас костёр.

— Эй, кто есть тут? — хрипло крикнул он.

Но мы ещё ниже прижались к траве и не отозвались. Трепещущая тень от куста казалась ненадёжной и давила на спины.

Тогда незнакомец крикнул снова:

— Ну кто тут? Помогите мне…

Он словно знал, что мы рядом.

— Идёмте, — прерывисто сказал Грач.

— Эх, страшно!

Лёнька дрожал весь, как осиновый лист. Да и я дрожал. И Колька, поднявшись, один направился к костру.

Мы напряжённо дышали в такт его неуверенным шагам. Потом услышали, как он спросил незнакомца:

— Вы парашютист?

— Да.

— Эй, ребята! — Колька замахал рукой. — Вылезайте…

И всё-таки мы с Лёнькой не без боязни подошли к костру. И сели по другую его сторону.

Парашютист был молоденький парень лет семнадцати. Лицо розовое от огня и худенькое. И ни разу не бритое. Когда мы расстегнули ему комбинезон из «чёртовой кожи» и он вылез из него, стало видно: он солдат. В гимнастёрке, галифе и подпоясан ремнём.

Руки у него были не сломаны, но ладони опухшие, как надутые грелки, — все в чёрной запёкшейся крови, и колено одно в крови и тоже опухло.

Он сказал нам, что приземлился на высокий острый пенёк от сломанной ветром сосны. Руки и колено покалечил. И целую ночь никак не мог освободиться от парашюта — висел мешком. Уже кое-как перепилил утром лямку на плече и высвободился из ремней.

Потом искал открытое место, чтоб его могли увидеть.

— Ну ничего, теперь вы не пропадёте, — сказал Колька. Но синие глаза парашютиста налились грустью.

— Знаю, что не пропаду, — отозвался он. — Но в группу меня не возьмут.

Он не стал нам объяснять, какая это группа и куда она назначена. Мы догадались лишь об одном: что куда-то их, парашютистов, готовили на фронт, если бросали на лес.

— У вас что-нибудь поесть найдётся? — спросил он.

И мы начали крошить размоченный жмых и клали ему в рот кусочками.

— Вкусно, — улыбался через силу он. И всё боялся пошевелить руками и больным коленом.

После мы напоили его компотом из «барыни». Он ему тоже понравился. А потом мы познакомились.

Парашютиста звали Серёжей, фамилия Самойлов. Он тутошний, из нашей области.

— А где твоя ракетница? — не без любопытства спросил я.

— Там с ремнями осталась. Висит под парашютом.

Он кивнул остриженной белобрысой головой в сторону соснового леса. И вздохнул. Наверное, беспокоился: вдруг всё казённое имущество пропадёт. Мы с Колькой обещали утром эти вещи найти и принести сюда. А сейчас устроились на тёплом от костра месте спать.

Серёжу всю ночь лихорадило. Он пылал в жару и бредил. Хриплый его голос выговаривал:

— Мамочка, я вернусь… Слышишь?

И он даже пытался улыбнуться потным худеньким лицом. А мы трое страшно боялись, как бы он не умер. Впервые узнали, как длинна бессонная ночь.

Рассвет принесла чёрная краснобровая птица с витыми, похожими на кольца хвостовыми перьями. Она шумно спустилась с посиневшего неба на бережок ручья неподалёку и, пройдясь куриной походкой к воде, стала пить. Черпала клювом воду так же важно, как петухи, потом, задрав вверх голову, проглатывала воду.

— Тетерев, — сказал я. И стал искать в кармане рогатку.

Чёрная птица тут же отвесно взлетела. И скрылась в лесу. А утро обещало быть сухим, безросным, ибо в другие утра тетерев пьёт росу.

Серёжа спал, сложив на груди опухшие синие руки. В израненных ладонях торчали крупные занозы, которые он не сумел выдернуть зубами. Рядом спал Лёнька, уткнувшись веснушчатым лицом в колени.

Мы с Колькой разбудили его и сказали, что уходим на поиски парашюта. А ему велили дежурить тут.

Сосновый лес казался непривычным. Под ногами мягкая, как матрац, от палых бурых игл земля. По ней, словно конопушки — шишки, которые кололи босые ноги. Под стволами было просторно и всё видно, как на ладони. Мы с Колькой торопились по еле приметному следу, где он полз, понимая: Серёже больно и тяжело ждать. Нам повезло. Мы быстро нашли тот пенёк. Сухая древесина его выставила вверх с десяток острых клыков, окрашенных кровью.

— Спилить бы его, гада! — злобно сказал я.

Колька пожал плечами.

— При чём пенёк?

Парашют зацепился за сучки соседнего дерева и висел, как конус, усатыми стропами вниз. Мы не без труда стянули его, скомкали. Разглядели окровавленные привязные ремни с перепиленной лямкой. К ним была привязана кобура с ракетницей. Тут же неподалёку валялась на хвое тёмная от сухой крови и залепленная иглами финка.

А «кукурузник» уже снова кружил над лесом. Принеся всё найденное имущество к костру, который заново разжёг Лёнька, мы спросили у Серёжи, как стрелять.

Серый и неподвижный, он лежал под комбинезоном и, превозмогая жар, долго нам объяснял, как зарядить картонными патронами ракетницу, как взвести курок. И хотя мы с Колькой считали себя сообразительными, не сразу сумели это сделать. Потом караулили, когда пролетит близко «кукурузник». Он не заставил себя ждать.

Подняв ракетницу над головой, Грач нажал курок. Отдача от выстрела тряхнула руку. Тяжёлый ствол ракетницы звякнул по Колькиной голове.

И пока мы любовались красной, пылающей в светлом небе звёздочкой, Грач морщился от боли. На темени у него росла, как шляпа гриба, синеватая шишка.

Пуская вторую ракету, Колька уже держал ракетницу обеими руками. «Кукурузник» снизился и, накренившись, закружил над нами. А часа через три сюда приехали на подводе лесник Портянкин и тот военный, который ходил по посёлку с Максимычем. Парашютиста Серёжу Самойлова погрузили на подводу, на душистое сено. Лошадь Марка, чуя кровь, недовольно пофыркивала. А нам поочерёдно военный жал, как взрослым, руки и приговаривал:

— Спасибо, мальчишки! Спасибо. Молодцы-то вы какие!

Грач смущённо молчал. Лёнька хотел что-то сказать, но я побоялся — вдруг он попросит премию — и заблаговременно треснул его по шее.

Премию нам давать было не за что.

Дорогие наши матери. И всё-то они беспокоились за нас, как за маленьких. Старались сделать так, чтобы мы не уходили из их поля зрения, и вообще готовы были нас привязать возле дома, как бабка Илюшиха свою козу Розку.

Нам всегда было жаль козу, и мы ослабляли ей ременный ошейник. Догадливая Розка сразу же вынимала из него голову и начинала гоняться за нами.

Неблагодарная… Она один раз так поддела меня рогами, что кожа на животе лопнула. Вот что значит неразумное животное. И чем платит за свободу… Одним словом, бестолочь.

Хитрая Лёнькина мать тоже умудрилась нас привязать на пустыре, что за посёлком. Она расщедрилась и купила футбольный мяч: настоящий, кожаный и с резиновой камерой. Мы надували камеру поочерёдно через сосочек, потом натуго завязывали, зашнуровывали покрышку и шли на пустырь. Моя мать сказала: