Клавдия Филиппова - Повести

— У нас не пахнет духами, Авенир Петрович!

Больше всего он преследовал Верку Телятникову. Ему явно не нравилось её всегда смеющееся лицо и озорные глаза.

— Вы видите что-нибудь смешное, госпожа Телятникова? Отчего вам так весело? — допытывался он.

Девочки побаивались его, но втихомолку над ним посмеивались.

Всеведущая Патэ-Федотова уже разузнала, что у Сувенира есть старушка мать, что он заботится о ней и очень её любит, что, приходя домой, он жалуется ей на «отвратительных девчонок», которые положительно отравляют ему жизнь.

Но крупных неприятностей у класса с Сувениром всё-таки ещё не было. Случалось, некоторые девочки шалили во время урока. Сувенир «ловил» их на месте и тут же отчитывал, грозя доложить начальнице, но никогда не жаловался даже Сове.

На этот раз было то же самое: разговоры о доске, о духах и обо всём, что вызывало подозрение Сувенира в насмешке над ним. Наконец, он приступил к объяснению следующего урока. Сувенир ходил по классу и рассказывал.

Бурунова следила за каждым движением учителя. Он шёл влево — она поворачивала голову налево. Он шёл вправо — голова Буруновой медленно поворачивалась направо.

— Буруниха хочет проглотить Сувенира. Смотри! — шепнула Мика.

Ирина улыбнулась. Давно уже ей не было так хорошо. Прямо необыкновенный день! Геннадий Петрович похвалил сочинение (милый Геннадий Петрович!), вернулась Зойка. Вот она: снова сидит впереди Ирины и Мики. Разве этого мало?

Ирина, не отрываясь, смотрела на Сувенира, хотя совсем не слушала, что он говорил. Радость переполняла её. Было легко, и хотелось сделать необыкновенное, чтобы все удивились.

В это время по партам передавали украдкой бумажку. Вдруг записка упала прямо перед Ириной. Это было необычно. Ещё вчера никто не бросил бы на её парту даже простой бумажки. А сегодня… сейчас… Удивлённая, она взяла записку, но развернуть не решилась, думала, неудачно бросили. Она подняла глаза. Сидевшая впереди Колобова кивала головой:

— Читай! Читай!

И, хотя она сейчас же отвернулась с нахмуренными бровями, Ирине стало ещё радостнее.

В записке было:

Ирина засмеялась. Ах, какое чудесное стихотворение! Что бы такое сделать и ей, Ирине?

Мика перебросила записку дальше, на заднюю парту. Оттуда она пошла в третий ряд, побывала у Насоновой, у Казаковой, попала к Патэ-Федотовой.

Та старательно разгладила уже смятую бумажку, положила удобно локти на парту и, с карандашом в руках, принялась читать.

— Федотова! Покажите, что вы там пишете.

— Я, Авенир Петрович, ничего… я не пишу, — растерялась Федотова.

— Так ничего не пишете? Сию минуту дайте!

И, не дожидаясь, пока она принесёт записку, Сувенир быстро подошёл и выхватил бумажку из её рук.

— Ай! — вскрикнула Федотова и закрыла лицо руками.

Между тем Сувенир прочитал стихотворение, побагровел и скомкал бумажку:

— Ага! Вот вы чем занимаетесь, госпожа Федотова! Отлично! Вы… я… Вы сейчас же пойдёте к начальнице. Вы… вас… накажут! Я… не потерплю такого безобразия!

— Да не писала я, Авенир Петрович! Это не я! — с отчаянием сказала она. — Честное слово, не я!

— Не вы? А кто же? Не вы!.. Я видел у вас в руке карандаш! Вы улыбались этак… злорадно. Не вы… — задыхался Сувенир. — К начальнице! Без разговоров! Я не допущу!

Весь класс притих. Федотова плакала, Сувенир бегал вокруг кафедры, ронял то журнал, то ручку и ежеминутно сморкался.

Ирина посмотрела на плачущую Федотову, на Сувенира, на девочек. Знакомая горячая струйка пробежала по сердцу.

— Авенир Петрович, простите меня! Это… сделала… это написала я.

— Ири-и-на! — с ужасом прошептала Мика и дёрнула подругу за платье.

Все головы повернулись к Лотоцкой. Она стояла прямо и смотрела в лицо Сувениру:

— Я, Авенир Петрович! Простите!

— Вы? — Сувенир потёр рукой лоб. — А-а, вы?

— Да, я!

— Не ожидал! Не ожидал, госпожа Лотоцкая! Ну, что ж! Тем хуже для вас. К начальнице пойдёте вы!

И вдруг в противоположном углу раздались всхлипыванья. Сувенир повернулся:

— Это ещё что за истерика? О чём слёзы? Подругу жаль?

В углу, на самой последней парте, поднялась девочка. Это была Катя Русанова, самая скромная и незаметная в классе. Она писала стихи, но стеснялась показывать, их. Это злополучное стихотворение она тоже написала только для себя, но соседка по парте, Кропачёва, увидела его и, приписав: «читай и передавай дальше», перебросила на другую парту.

— О чём вы плачете, Русанова? — сердито допрашивал Сувенир.

— Я… не могу! Федотова и… Ло…тоцкая не виноваты. Сти…хотво…рение написали не они.

— А кто же! Что вы путаете?

Лотоцкая уже созналась…

— Не… она! Это… моё стихотво…рение!

— Ничего не понимаю! — развёл руками Сувенир. — Лотоцкая говорит, что писала она, а вы говорите, что это сделали вы… Странно! Кто же всё-таки писал?

— Я! — в один голос ответили Ирина и Русанова.

Сувенир посмотрел на ту, на другую и слабо махнул рукой:

— Выйдите обе из класса! И вы тоже… за компанию! — ткнул он пальцем в сторону Федотовой.

В большую перемену провинившиеся девочки вернулись в класс. Когда они шли по коридору, Федотова остановилась и, сильно смущаясь, сказала:

— Лотоцкая… ты… я… ну, ты не сердись. Ты… хорошая… я больше не буду на тебя… Ладно?

— И на меня не сердись! — вставила Русанова.

— Я? Да я нисколько не сержусь, девочки, честное слово! — горячо ответила Ирина.

Они все трое вошли в класс. И снова, как в утро бойкота, все замолчали при их появлении. У Ирины сжалось сердце.

И вдруг к Ирине подошла Верка Телятникова. Она, как и Патэ-Федотова, была смущена.

— Понимаешь, Лотоцкая… мы… весь класс, — бессвязно заговорила она. — Словом, мы все хотим с тобой разговаривать и…

— Я рада… так рада… вы все… такие хорошие! — радостно говорила Ирина. — Ах, как я рада!

Остальные девочки тоже подошли мириться с Ириной.

— Вот видишь, вот видишь!.. Всё прошло! — торжествующе говорили Мика и Зойка.

А Ирина, счастливая, порозовевшая, бросалась от одной девочки к другой и всё твердила:

— Как я рада, девочки!

— Девочки! — вдруг крикнула Телятникова. — Времени ещё много! Танцы! Сейчас же танцы! Музыканты! Доставайте гребёнки!

Музыканты уселись на подоконник, и начались танцы.

Наступил великий пост. Утром и вечером с колоколен городских церквей раздавался тягучий звон. По улицам брели в церковь чёрные старушечьи фигуры. Классные дамы стали строже, чаще останавливали расшалившихся девочек, подолгу читали нравоучения.