Ал. Алтаев - Маленький Глинка

Маленькую девочку кружит другой кавалер, сын соседа; она удовлетворена. А Миша, весь отдавшись звукам, не слышит, как его зовут. Ведь он любит музыку оркестра больше всего на свете! И вдруг видит совсем близко гневное лицо отца.

— Ты что это, в музыканты к дяде нанялся? Крепостных людей для этого мало, что ли? Или ты забыл, что непристойно оставлять гостей? Какой же, скажи на милость, из тебя выйдет благовоспитанный дворянин, ежели ты не сумеешь даже провести даму в экосезе? Сию же минуту ступай и пригласи Lise.

И неуклюжая не по летам маленькая фигурка Миши неохотно, вяло двигается к стулу крошечной дамы, на которую ему указал отец.

Вот здесь можно будет его и устроить с тремя другими воспитанниками одинакового возраста, в мезонине над нашим пансионом, ежели вы не пожалеете издержек на сей предмет. Гувернёром к молодым людям могу определить господина Кюхельбекера.

Перед Иваном Николаевичем Глинкой стоял подинспектор вновь открытого при Главном педагогическом институте Благородного пансиона (впоследствии Первая петербургская гимназия) и смотрел внимательно на нового ученика Мишу Глинку, усиленно моргая.

Мише было почти тринадцать лет, когда его привезли в столицу учиться. В первый раз видел он великолепный город с громадными домами и громадными толпами на улицах. Он скучал по родному дому, по ласке, по играм с сестрёнками, которых у него уже было несколько; скучал и по своим птицам, которые наполняли своим щебетом его комнату и были получены в наследство от умершего брата Ивана Николаевича.

Миша с изумлением смотрел на приведшего его и отца в мезонин странного человека, назвавшего себя подинспектором. Что говорит этот смешной человек с рябым лицом, в сапогах с кисточками, в серых брюках и светло-коричневом фраке, с лысиной на темени?

Смешной человек оторвал Мишу от мечтаний о родном доме. Почему он так пристально смотрит на Мишу своими добрыми глазами и в то же время поправляет жилет и забавно моргает? И Миша сразу почувствовал симпатию к милому «моргуну» Ивану Екимовичу Колмакову.

«Чего он только всё моргает и дёргает жилет? Вот смешной!»

— Издержек на сына я не жалею, — слышит Миша голос отца, — и с признательностью принимаю ваше предложение.

Итак, он будет жить в мезонине, отдельно от этой шумной ватаги мальчиков, которая его сразу оглушила и испугала. Здесь высоко; из окошек видны Фонтанка и Калинкин мост, крыши и небо.

— Савелий, тащи вещи нового воспитанника! — распоряжается подинспектор и опять моргает, точно подмигивает мальчику.

Дядька Савелий, служивший за столом во время обеда и ужина, тащит в мезонин вещи Миши.

В мезонине светло, тихо и уютно. Но Миша долго не может привыкнуть к пансионской сутолоке. Он морщится от грубого обращения гувернёров, хотя учится прилежно и в точности исполняет всё, что от него требуют воспитатели.

Вот в пансионе ужин. В двух узких и длинных столовых, за столами, расставленными по длине комнат, помещается стол воспитанников. Между столами взад и вперёд в узком пространстве, как всегда подёргиваясь и подмигивая, ходит подинспектор Колмаков. У него жалкое, точно виноватое лицо и немного неверная поступь. Но ученики знают его другим...

Ещё сегодня он заменял заболевшего учителя латинского языка и читал мальчикам отрывки из «Превращений» Овидия. Мало-помалу он загорелся, глаза его заблестели, речь стала вдохновенной, и это вдохновение зажигало учеников. И ученики радовались, когда в дверях появлялась знакомая фигура с милым, всегда точно подмигивающим лицом.

Раз вместо подинспектора в столовой дежурил «господин мусью Биттон», как называли его дядьки, — англичанин из шкиперов.

Один из товарищей, шаловливый и очень наблюдательный мальчик, Соболевский, шепнул лукаво Глинке:

— Ну, Миша, сегодня твоя молочная каша тю-тю!

— Почему? — удивился Глинка.

— Хорошо ли ты отвечал сегодня английские слова?

— Я их твёрдо знал.

— Да, впрочем, если бы ты их знал, как истый англичанин, тебе и тогда бы несдобровать, раз на кухне варится рисовая каша, а тебя выбрал козлом отпущения Биттон! Вот погоди: то же будет с Сашкой Римским-Корсаковым и с Чирковым — у Биттона аппетит хоть куда! Они безответные, и Биттон съест их порции.

Не успел он докончить, как «господин Биттон» подошёл к Мише и пробормотал вполголоса:

— Выучил? А? Утром не знал? А? Посиди на ваш колен! — закричал вдруг неистово англичанин и направился к тем, о ком пророчил только что Соболевский.

И снова крик:

— Посиди на ваш колен!

А дядька Савелий, служивший в это время за столом, обнёс молочной кашей Глинку и его злополучных товарищей, намеченных жертвами аппетита англичанина в этот день.

— Если хочешь, то потихоньку тащи половину каши с моей тарелки! — предложил Мише добродушный Соболевский.

Не лучше был и немец в рыжем парике, господин Гек, который вдруг к концу дня обрушивался на провинившегося, по его мнению, ученика. Не любили пансионеры и бойкого грубого француза Трипе, оказавшегося совершенно необразованным мелким лавочником.

Предметов в пансионе изучали немало. Злой пьемонтец Эллен изводил детей маршировкой и гимнастикой; эти предметы, а также фехтование и танцы, особенно не давались Мише. Неловкий мальчик никак не мог научиться управлять рапирой, и учитель фехтования приводил его в ужас свирепым криком:

— Эй, Глинка, заколю!

С этим криком он устремлялся на ученика и колол его, вероятно думая, что таким способом разовьёт в нём ловкость и любовь к своему предмету.

— Не троньте его, он мимоза! — смеялись товарищи над чувствительностью Глинки.

Учился Миша хорошо. Любимыми предметами его были география и естественные науки. Любовь к географии, заложенная в Мише ещё в раннем детстве чтением путешествий, и любовь к зоологии являлись естественными для мечтательной натуры Глинки, нежно любившего живую природу, начиная от красивого пейзажа и кончая птичкой или растением.

На чердаке, возле пансионского мезонина, поселил он голубей и кроликов: на живой природе наблюдал он то, что слышал на уроках, а впоследствии, в старших классах, он посещал и кунсткамеру под руководством хорошего преподавателя профессора Зембицкого.

Легко давались ему и языки: к изумлению профессора, он изучил немецкий язык в полгода; латинский, преподаваемый Колмаковым, его очень увлекал; удачно шли и уроки французского, английского и персидского языков; легко давалась и математика.

На рисовании у него, что называется, «набилась оскомина» — неумелые преподаватели замучили Глинку, и в конце концов он бросил эти уроки.

Но и в плохо поставленном пансионе у Глинки были светлые страницы. Уже пожилым человеком он всегда вспоминал смешного подинспектора и, всегда с чувством некоторого стыда, — те шутки, которые над ним проделывали пансионеры.