Лидия Либединская - Воробьевы горы

Не зная, чем занять его, Саша сказал ничего не значащую фразу о морозах, о приближающейся весне. Ник согласно кивнул головой, но Саша почувствовал, что Нику неприятны его равнодушные слова. Саша спросил о мальчиках Веревкиных. Ник отвечал односложно и застенчиво. Разговор не клеился, в комнате то и дело воцарялось долгое, тягостное молчание.

– Кого из поэтов вы больше всего любите? – спросил наконец Саша, отчаявшись завязать разговор.

– Шиллера… – негромко ответил Ник.

– Шиллера?! – воскликнул Саша, удивленный и обрадованный неожиданным сходством вкусов. И спросил: – Хотите, почитаем вслух?

Ник все так же молча кивнул головой, но в глазах его словно что-то стронулось и потеплело.

Саша быстро встал, подошел к книжному шкафу. Он перебирал книги одну за другой и, не оборачиваясь, говорил оживленно и горячо:

– Гёте сравнивают с морем, на дне которого таятся сокровища, но я больше люблю Шиллера – эту германскую реку, льющуюся между феодальными замками и виноградниками, отражающую Альпы и облака, покрывающие их вершины. – Он обернулся к Нику.

Тот смотрел на него с тихим, внимательным любопытством и вдруг робко спросил:

– Вы помните «Философские письма»?

– Ну как же! – живо отозвался Саша. Открыв книгу, он быстро прочел – «Ты уехал, Рафаил, и природа утратила свою, прелесть. Желтые листья валятся с дерев, мгла осеннего тумана, как гробовой покров, лежит на умершей природе…»

Саша остановился и пристально посмотрел на Ника. Какое-то новое, нежное выражение преступило на его грустном лице. Саша полистал книгу, нашел заветную страничку. Сколько раз перечитывал он это место, вкладывая в слова Шиллера свою тоску по мечтаемому другу.

– «Одиноко блуждаю я по задумчивым окрестностям, громко зову моего Рафаила, и больно мне, что мой Рафаил мне не отвечает…» – читал он почти наизусть.

– Простите, – вдруг неожиданно смело перебил его Ник. – Дайте мне книгу…

Саша с удивлением взглянул на него и разочарованно протянул книгу.

«Нет, не понимает!..» – огорченно подумал он.

Ник медленно перевертывал страницу за страницей.

– Вот, – сказал он. – Пожалуйста, прочтите это. Мое любимое… – смущенно улыбаясь, добавил он.

Саша взял обратно книгу, с возрастающим чувством удивления взглянул на открытую страницу, и сердце его радостно забилось.

– Я тоже люблю это место, – тихо сказал он. – Я даже знаю его на память.

И он прочел:

– «В один вечер, – ты помнишь, Рафаил, души наши соприкоснулись в первый раз. Все твои высокие качества, все твои совершенства сделались моими…»

Они молчали, глядя друг на друга с изумлением и даже испугом. Саша отложил книгу и задал Нику какой-то вопрос. Тот ответил, теперь уже охотно, но эти мелкие предметы разговора служили лишь предлогом для беседы. Их интересовало другое, и это другое были они сами.

– Даже если мне придется, как Шиллеру, бежать из дома и бороться с нуждой, я все равно стану поэтом! – неожиданно твердо сказал Ник, не глядя на Сашу, и яркая краска залила его нежное лицо.

– Вы пишите стихи?

– Да. О скуке окружающей жизни, – и покраснел еще больше.

– Если бы я умел писать стихи! – горячо воскликнул Саша и заговорил о том, как тяготит его одиночество. Первый раз в жизни говорил он так откровенно, так страстно, и сердце его замирало от счастья и страха.

– А вы не пробовали писать дневник? – выслушав его, спросил Ник и улыбнулся застенчиво, совсем по-детски.

– Пробовал, но перо такой холодильник, сквозь который редко проходит истинное горячее чувство не замерзнувши… – грустно ответил Саша. Взглянув на Ника, он встретил такой сочувствующий взгляд, что невольно протянул ему руку. Они не смели взглянуть друг другу в глаза, словно боялись самих себя, боялись непонятного и необычного своего волнения.

Мальчики стояли у окна, глядя, как гаснет день, и снег становится сиреневым и жестким, а небо – прозрачным и легким. Изредка они перебрасывались словами, пытаясь заговорить о предметах самых безразличных, но не слышали своих слов, охваченные блаженной усталостью. Им не нужно было говорить или пожимать друг другу руки, им даже не нужно было глядеть друг на друга, – ведь они рядом, и это – самое главное.

И вдруг Саша, как бы без всякой связи со всем предыдущим, спросил Ника горячим шепотом:

– Как вы думаете, их казнят?

– Не знаю, – очень серьезно ответил Ник, глядя на Сашу снизу вверх доверчиво и открыто. – Я знаю одно – это истинные приверженцы отечества…

…Поздно вечером Саша проводил Ника до дверей, и при свете колеблющейся свечи они робко улыбнулись друг другу и взволнованно пробормотали: «До свиданья».

Вернувшись в свою комнату, Саша вдруг почувствовал облегчение, так устал он от того напряжения, в котором находился весь этот длинный, сладостный, необыкновенный день.

Долго ходил он из угла в угол, ложился, глядел в потолок, потом опять вставал, подходил к окну, смотрел, как серебрился в лунном свете ветвистый тополь и высоко над домами горели звезды.

Он ничего не слышал. Он ничего не видел. Он ни о чем не думал. Только о дружбе.

Они встретились через несколько дней.

После обеда Карл Иванович вместе с Ником зашел за Сашей, и они отправились на прогулку. Весь день светило солнце, с крыш капало, а к вечеру подморозило, и длинные кольцеватые сосульки вытянули вниз прозрачные пальцы. Увидев Ника, Саша хотел кинуться ему навстречу, но что-то удержало его, и он лишь прошептал пересохшими от волнения губами:

– Добрый день.

– Добрый день, – также сдержанно, только слегка краснея, ответил Ник. – Видно, что и он с трудом удерживался, чтобы не броситься к Саше.

Они шли по тихому переулку, выдавливая из себя слова, – а ведь все эти дни только и делали, что мысленно разговаривали друг с другом. Порою пытались возместить слова красноречивыми и взволнованными взглядами, но из этого тоже ничего не получалось, глаза ничего не выражали, все превращалось в какую-то плохо разыгранную комедию.

А как они ждали этой встречи! Что же случилось? Ничего не понимая, Саша чувствовал себя оскорбленным, раздосадованным.

Ник молчал. Всю эту неделю, во время похорон бабушки, глядя на ее пожелтевшее и ставшее вдруг чужим лицо, и потом, когда улеглась суета, и стало пусто, грустно, тихо – словно дуновение смерти еще не покинуло дом, – он вспоминал солнечный морозный день, маленькие комнаты, – небо в окне, бледнеющее с каждым часом, и разговор, – горячий и бессвязный, – о Шиллере, о славе, о дружбе… Он отдыхал сердцем на этом воспоминании…

За время разлуки мальчики довели свои чувства до такого накала, что удержаться в этом неестественно высоком настрое нормальным людям было просто невозможно, потому первым ощущением от встречи явилось разочарование.