Лидия Либединская - Воробьевы горы

Антракт.

С шумом откидывались кресла, публика спешила в коридоры, в фойе. Поднялся сенатор, ему, как всегда, было некогда.

– Агрономическое заседание, – сказал он, оправдываясь, и проводил Сашу в ложу.

Вторая пьеса, которую давали в этот вечер, всем показалась скучной. Иван Алексеевич предложил уехать домой.

– Чтобы не тесниться при разъезде, – сказал он, и все согласились.

Саша напевал глупенькие, привязчивые мотивчики. Он накинул на плечи Тане легкую бархатную шубку, слегка коснулся рукой ее локтя и вдруг снова почувствовал, как горячая краска заливает его лицо. «Что это со мной?» – удивленно подумал он и замолчал.

Во все время непродолжительной дороги он поглядывал на Таню с удивлением и опаской. А она, как нарочно, была необыкновенно мила в этот вечер. Забавно рассказывала о деревенских новостях, об отце и мачехе, о первом своем бале, на котором танцевала до упаду, о том, как ей потом досталось от бабушки.

– Она назвала меня кокеткой.

Произнеся это слово, Таня округлила глаза, видно, и до сих пор оно звучало для нее страшным, обвинением. В ее рассказах, движениях было столько юной грации, что казалось, от нее исходили живые токи, заставляя всех молодеть и веселиться. Даже Иван Алексеевич оживился. Шутки его были незатейливы, но сегодня и они забавляли всех.

– А что, Танюша, – спрашивал он, – есть у вас в Корневе такие люди, как Карл Иванович Зонненберг? Все смеялись, а Иван Алексеевич, довольный, продолжал:

– А родится у вас в Корчеве такая репа, как в нашей матушке-Москве?

И снова взрыв смеха – так легко вспыхивает пламя разгоревшегося костра, когда в него подбрасывают сухую ветку.

Таня отвечала невпопад, смеялась, путая русские слова с французскими, и это тоже казалось Саше необыкновенно милым. «Что же такое? – думал он. – Она мне такой же друг, как Ник. Я могу обо всем рассказать ей. Но почему мне все время немного жаль ее и хочется защищать? От кого? От чего?..»

А от Ника по-прежнему ни слуху ни духу. Как же так? Нет, видно, не суждено Саше стать его другом! Но неужели можно забыть все, что было между ними, – и длинный день, проведенный вместе, и разговор на скамейке? Может, нет на свете настоящей дружбы и только Шиллер выдумал ее? Но ведь у Шиллера был друг. Они дружили с Гёте до самой смерти, их даже похоронили рядом…

А тут еще Иван Евдокимович сегодня, как назло, не пришел. Простудился, наверное, вчера жаловался, что горло побаливает. Прождав его до одиннадцати часов, Саша спустился в гостиную. Иван Алексеевич с годами стал скуповат, велел экономить на дровах и свечах, все зябли и кутались в платки и шали.

Таня сидела на диване, поджав под себя ноги и накинув на плечи пуховый деревенский платок, перенизывала на новую нитку гранатовые бусы. Саша остановился возле дивана, глядя, как ловко ходит в ее руках игла, подцепляя мелкие зернышки бус. Но эта ловкость и монотонность движений вызвала в нем раздражение.

– И что за охота тратить время на вздор? – сказал он. – Отдай кому-нибудь донизать свои бусы. Неужели нет занятия подельнее? Вот мы начали читать Гёте и до сих пор не одолели и начала. Я принес книгу, будем продолжать.

Таня согласно кивнула головой, но бусы не оставила; длинная темная ниточка струилась по дивану.

– Да брось ты рту дрянь! – не на шутку рассердился Саша.

Таня с удивлением посмотрела на него и вспомнила, как Луиза Ивановна еще в детстве не раз повторяла, глядя на сына: «Яковлевский нрав».

– Работа не мешает мне слушать, – спокойно отзетила она. – Садись и читай.

– Терпеть не могу эти женские мелкие работы, особенно в твоих руках! – не унимался Саша. – Они тебе не к лицу…

– А что же мне к лицу, по-твоему? – тоже начиная сердиться, спросила Таня.

– Мало ли что! Красное платье, локоны по плечам… – Саша вдруг осекся, поняв, что сказал грубость, и покраснел.

Таня тоже вспыхнула.

– Не желаю слушать Гёте, убирайся!

Но Саша был так же отходчив, как и вспыльчив. Он понял свою вину и готов был на все, лишь бы Таня простила его.

– Ну, полно сердиться, я виноват, виноват, – быстро заговорил он. – Ну, нижи гранаты, они тоже будут тебе к лицу… И как ты не понимаешь?.. Вот был бы Ник… – И вдруг он снова с удивлением заметил, как что-то обиженно дрогнуло в ее лице. – Ну, не хочешь Гёте, почитаем Шиллера. Хочешь «Философские письма»?..

– Ты любишь их потому, что этими письмами объяснялся с Ником в своих чувствах! Ты рассказывал мне об этом! – вдруг резко сказала Таня и села на диване, высвободив из-под платка маленькие ноги в мягких домашних туфлях. Слезы блестели у нее на глазах. Саша с недоумением смотрел на нее. А Тане и вправду хотелось плакать. Ведь до сих пор у Саши не было друга, кроме нее. Только ей поверял он свои мысли, мечты, надежды. А теперь он все время говорит о Нике, и вот уже до чего дошло, – ставит его ей в пример!

– Твой Ник думать о тебе не хочет! – со слезами на глазах крикнула она. – А я… Я…

Саша взял ее за руку и стал медленно, как в детстве, перебирать ее тонкие пальчики.

– И что это мы сегодня спорим все время? – задумчиво сказал он. – Ведь только тебе я могу рассказать все, без утайки. Кто мне ближе тебя? Помнишь, мы были совсем маленькие, а ты все, все понимала, что происходит со мной. Я помню… – Он помолчал. – Танечка, я обидел тебя? – еле слышно спросил он и сжал ее пальцы с такой бережной силой, что она подняла на него глаза, и взгляды их встретились. Саша смотрел на нее влажными виноватыми глазами, заботливыми и требовательными одновременно. Но ее взгляд был тих и покоен. И мстя ей за это спокойствие, Саша громко сказал:

– Да, я мечтал о друге, с которым мог бы разговаривать как с самим собой, читать вместе любимые книги, поверять ему свои мечты. А если придется, вместе идти на борьбу, на подвиг… Мне казалось, что Ник именно таков. Нет, не может он забыть меня! Он придет…

Он пришел. На его робком лице было несвойственное ему выражение решимости. Саша сдержанно поздоровался с ним, хотя сердце гулко колотилось от радости. Дождавшись, когда Зонненберг вышел из комнаты, Саша спросил немного насмешливо:

– Вы были больны?

Ник отрицательно покачал головой.

– Я здоров, – ответил он серьезно. – Но дружба, та истинная дружба, которую воспел Шиллер… – Он замялся. – Как бы сказать?

Саша смотрел на него настороженно.

– Понимаете, – снова начал Ник, сбиваясь и даже слегка заикаясь от волнения. – Истинная дружба требует верности. А у меня есть друзья – Веревкины, Николай и Федор… Николай тоже пишет стихи, подражания Рылееву…

Саша нахмурился. Что-то больно кольнуло его в сердце. Вот когда он понял Таню! И он сказал нетерпеливо: