Михаил Жестев - Лето без каникул

Игорь не ответил. Но совсем не потому, что его убедила Нинка, или не нашелся, что ей ответить. Просто он увидел, как совсем близко, на повороте, остановился председательский вездеход — и из машины вышел Русаков, а спорить при нем он не хотел.

Иван Трофимович подошел к ребятам и оглядел бескрайнюю даль поймы. Он был хмур, явно чем-то встревожен, и все невольно умолкли. Наверное, что-нибудь не так сделали — быть разносу! Но Русаков опустился на землю рядом с Татьянкой и весело спросил, заглядывая в термос:

— Рад бы поесть, и есть что поесть, да нечем… Вот уж верно: дорога ложка к обеду.

— Я пообедала, — Татьянка протянула ему свою ложку.

— А не объем?

— У Игоря сегодня плохой аппетит, — сказал Игнашов. — Так что можете не стесняться, Иван Трофимович.

— А если я твоего прихвачу?

— Опоздали. Я свое съел, — и Игнашов похлопал себя по животу.

Как всегда после обильной еды, Игнашов был склонен ко всякого рода меланхолическим размышлениям.

— Я, как ни странно, доволен своей работой. Честное слово! Она не требует затраты умственной энергии, а следовательно, не расходует большого количества нервных клеток. В сущности говоря, что такое долголетие? Игорь, тебя не занимал этот вопрос? Нет? Напрасно. Долголетие — это ограниченность впечатлений или, как я уже упоминал, экономное расходование нервных клеток. А значит, если хочешь сохранить здоровье и упругость мышц — живи прошлым, имеющимся картотечным запасом памяти. Обратите внимание на отрешенность индусских браминов…

— Откуда у комсомольца такая философия? — иронически спросил Игорь.

— А что, разве размышления над современными биологическими проблемами запрещены? — удивился Игнашов.

— Нечего болтать всякую чепуху.

— Я думаю, что это уж не такая чепуха, как кажется, — сказал Русаков. — Во всяком случае, она имеет своих последователей и свои весьма печальные последствия. Если хотите, могу это доказать на жизненном факте. Послал я вчера одного вашего товарища — скажу прямо: Даниила Тесова — вверх по реке на Кривую протоку и дал ему самое простое задание: сиди на берегу и поглядывай, чтобы в этом узком месте ни одно бревнышко не задерживалось. В общем, сиди с багром, поглядывай и отдыхай. Так поди же ты, мало ему показалось сидеть и отдыхать. Решил лучше спать. Наверное, как ты, Юрий, он берег нервные клетки. Во сне ведь они не только не расходуются, но и восстанавливаются. Так вот, заснул этот самый Даниил Тесов и не заметил, как залом образовался. Бревно на бревно — всю протоку забило. А Тесов проснулся со своими неизрасходованными нервными клетками и звонит: «Иван Трофимович, я, пожалуй, домой пойду, тут этих бревен нагнало — толкай не толкай — всех не перетолкаешь…» Так вот я и думаю, что этот ваш самый Тесов твою, Юрий, философию воплощает в жизнь. Бережет нервные клетки, не утруждает себя раздумьями. И в этом ты, Игнашов, видишь секрет долголетия?

— А в чем вы его видите, Иван Трофимович?

— Надо жить каждым часом, ощущать его в работе, в движении собственных мыслей. И тогда…

— Через год будешь стариком?

— Тогда практически жизнь удлинится в десятки раз. И во всяком случае, ты не будешь укорачивать жизнь других. Но все-таки мне думается, что вся твоя философия — обычный треп!

— Он просто паршивый индивидуалист, — сказал Игорь.

— Зачем же так? — остановил Игоря Русаков.

— Не люблю людей, которые слишком много носятся со своей личностью.

— Позвольте, — запротестовал Игнашов. — Разве я хоть словом обмолвился насчет личности? Да еще при Игоре? Никогда. С некоторых пор Игорь стал относиться к личности как испанский бык к красному цвету. А попасть ему на рога мало удовольствия.

— И остерегайся! О чем бы ты ни говорил, за этим всегда скрывается протест против коллектива, славословие индивидуализму и прочие бредни.

— Бредни могут быть и у защитников коллективизма, — сказал Игнашов. — Мы знаем твой коллективизм.

— Казарма, солдатчина — это ты хочешь сказать? — спросил Игорь. — И что с того? Может быть, и казарма. Все зависит от условий. Казарма, общежитие, само-дисциплина. Личность всегда и во всех случаях должна подчиняться общим интересам, воле коллектива. Так я считаю. И так считает партия.

— Постой, постой, парень, — остановил его Русаков. — Если каждый из нас будет ссылаться на партию, то, конечно, доводы приобретут убедительность. Но трудно будет потом сказать, а какова же в действительности точка зрения партии? Во всяком случае, запомни одну мудрость, которую знают все шахматисты: оттого, что ты во время ходов будешь стучать фигурами по доске, ходы твои не станут лучше.

— На некоторых надо стучать кулаком по столу. Тогда они скорее поймут, где их место.

— Ты серьезно, Игорь? — спросил Русаков.

— Вполне.

— Это хуже. Во всяком случае, запомни, что здесь тебе никто не позволит это делать. А вот вопрос о личности и коллективе действительно очень интересный и, я бы сказал, один из важнейших. Но не так, как это понимают некоторые. Все раскрывается иначе, чем представляется на первый взгляд.

— Например, на опыте сегодняшнего сенокоса, — перебил Игорь. — Вы, Иван Трофимович, конечно, из уважения к человеческой личности и из пренебрежения к интересам коллектива согнали сюда население всех Больших Пустошей? Всех своих конторщиков и весь административный состав. Стариков и ребятишек. Даже отпускников и рабочих лесопункта зацепили. Правда, без принуждения. Но что значит принуждение? Неизбежная необходимость. Покосы — на колхозных лугах, дрова — в колхозном лесу, лошади, на которых вспахивают усадьбы, — в колхозной конюшне. Выходит, Иван Трофимович, личность вы поприжали. В интересах колхоза, но поприжали. А теперь продолжайте. Раскрывайте так называемую проблему личности и коллектива, проблему, которой нет и которую, боюсь, вы выдумали. Нет такой проблемы и не может быть! Как нет проблемы ручья, реки, моря. Ручей впадает в реку, река в море.

Иван Трофимович, улыбаясь, смотрел на Игоря. «Ну, брат, и спорщик ты! Тебя не собьешь. А попытаешься, сам собьешься. Особенно здорово с сенокосом получилось. Всех, всех согнал! Вот тебе наглядный примерчик, как личность должна подчиняться общим интересам и воле коллектива. И все же, что там ни говори, а человек всегда личность, а не какая-то дробь в комбинации больших чисел. Так что же ответить парню?»

Русаков медлил. Он протянул руку к бидону с квасом, налил себе кружку, не спеша выпил и только после этого, словно еще раз проверяя свои мысли, сказал спокойно, без запальчивости и растягивая каждое слово, как бы испытывая его упругость:

— Видишь ли, Игорь, недавно в одном журнале я читал, что некоторые биологи рассуждали так: если для вида — польза, то для индивидуума удовольствие. На основании этой теории можно сделать такое заключение: если убийца приговорен к смерти, то ничего, кроме удовольствия от предвкушения смерти, убийца чувствовать не должен. Но так же неправы биологи, утверждающие, что в природе происходит борьба всех с каждым и каждого со всеми. Все это чепуха! И помни, Игорь, что при всей удачности примера с сенокосом он ничего не доказывает. И вообще, сравнение еще не доказательство. Ведь по-твоему выходит, что коллектив и личность находятся в вечной борьбе. В сущности, то, что ты утверждаешь, — это и есть индивидуализм, только навыворот. Но в наших условиях нет этой борьбы. Социалистическая революция была во имя личности. И коллектив — это не особое какое-то существо, а объединение личностей во имя личности. Так как же ты можешь говорить о том, что мы — это всё, а я — это ничто! Я и мы едино. И вместе — всё.