Михаил Жестев - Лето без каникул

— Вага! Смотри, на машине вага! — и бросился наперерез грузовику.

Ничего не понимая, Игорь поспешил за ним. Теперь и он видел на машине длинную толстую жердь, которая была приподнята над кузовом. Вага как вага, и чего она всполошила Емельяна? А Емельян уже стоял посреди дороги и, подняв руку, преградил путь машине.

— В чем дело? — из кабины высунулся шофер.

— Куда едете? — спросил Емельян, подойдя к раскрытой дверце.

— За сеном.

— Вижу, что за сеном. А куда?

— В Загорье, — ответил сидящий рядом с шофером пассажир. — Вам-то что?

— У кого же там сено? — удивился Емельян. — Мы еще сено на трудодни не возили…

— Я в поле купил, — уточнил пассажир.

— И в поле не могли купить, — сказал Емельян. — Еще никто не знает, чье где сено.

— Да я двадцать пять рублей вперед дал.

— Тогда и подавно не могли купить.

— Ну нет, я это дело так не оставлю, — возмутился пассажир. — Вчера вечером сам хозяин меня подвел к стогу, а рядом еще пять копен, и продал мне все.

— Продать можно и чужое…

— Выходит, плакали мои денежки?

— А это от вас зависит. Кто продал, знаете?

— Постойте, как его фамилия? Вот запамятовал…

— Из себя каков?

— Обыкновенный такой. Известно, как нынче выглядят молодые: патлы — лба не видно. А вот рубаху его хорошо заприметил — вся в обезьянах, стиляжная такая.

— Данька Тесов, — не удержавшись, воскликнул Игорь.

— Вполне возможно, — сказал пассажир.

— Тогда поехали, — сказал Емельян. — Выясним, кто сено продавал и с кого четвертную требовать.

Емельян и Игорь забрались в кузов, и машина помчалась в Большие Пустоши. У дома Тесова Игорь постучал в крышу кабинки. Вчетвером обступили Даньку, который сидел у калитки и от нечего делать дразнил ивовым прутиком рыжую лохматую дворняжку.

— Узнаешь гражданина? — спросил Емельян, показывая на покупателя сена.

— Может, и видел, да запамятовал, — ответил неуверенно Тесов.

— А вы, гражданин, знаете его?

— Под вечер дело было… Вроде такой же косматый…

— Ну-ка, принеси твою рубаху с обезьянами, — сказал Игорь. — Где она?

— Хватился! Да я ее давно продал… Теперь такие не в моде.

— А кому продал?

— На барахолке не спрашивают, кто покупает.

— Ладно, — сказал Емельян, — продал так продал, а где ты вчера вечером был?

— В клубе.

— Точно? А в Загорье не был?

— Да кого хочешь спроси!

Следствие зашло в тупик, и оно бы так и закончилось ничем, если бы покупатель сена не внес ясность:

— Нет, этот парень не тот, который мне сено продал. Тот не иначе как в поле ждет, чтобы получить остальные деньги.

— Тогда поехали в поле! — согласился Емельян. — Посмотрим, что за Тесов-второй объявился у нас.

Они приехали на покос уже в сумерки. Остановились у стожка, огляделись — никого нет. Емельян обошел стог, потом — поочередно — несколько копен. Вернулся к машине:

— Так где же продавец?

— Не знаю, — сказал пассажир, — обещал быть…

— Покупатель без продавца?

— Не хотите ли вы этим сказать, что я просто хотел увезти ваше сено? — возмутился пассажир.

— А может быть, ваш продавец сбежал? Увидел и сбежал? Сочувствую и даже готов помочь. Но для этого придется заехать в милицию. — И, не ожидая согласия, Емельян откинул борт машины, подошел к самой большой копне и, сграбастав ее своими ручищами, положил целиком в кузов. — А теперь в дорогу.

Шоферу и пассажиру ничего не оставалось, как согласиться. И машина тронулась обратно в город.

В дороге Емельян спросил Игоря:

— Так кто, по-твоему, Тесов-второй у нас?

— Выдумали они его, — ответил Игорь, кивнув головой в сторону кабины. — Никто им сена не продавал.

— Нет, продавал… Только кто?

— Не знаю.

— И я не знаю, — признался Емельян. — Только видел кончик ботинка. А узнать охота!

— А ты можешь изъясняться понятней? — спросил Игорь. — При чем тут кончик ботинка? И какое он имеет отношение к сену?

— Самое прямое! Этот самый кончик из копны торчал, а я ее заграбастал — и в машину. Так как думаешь, сейчас посмотрим или до милиции потерпим?

Игорь ткнул пальцем в сено:

— Там?

— Там… Лежит, все слышит и притворяется, будто не о нем речь… Вот только кто — ума не приложу… Наш большепустошский или чужой? Если наш, то кто на такую подлость пошел? И что ему за это будет? Суда не избежать — это точно. А дадут сколько? Год верный! А если учесть, как хитро все было задумано, то, пожалуй, и два заработает.

Машина остановилась у подъезда милиции.

— Так пошли, — сказал недовольным голосом пассажир, выходя из кабины.

Емельян и Игорь перемахнули через борт.

— А копна? — спросил Емельян.

— Зачем копна? — удивился пассажир.

— Перетряхните — увидите… — И Емельян откинул борт.

И, прежде чем пассажир успел протянуть руку к сену, копна зашевелилась, поднялась и опала. А посреди машины вдруг оказался человек.

— Он! — крикнул пассажир.

— И впрямь он! — подтвердил Емельян.

— Так и думал, что он, — сказал Игорь, которому ничего другого сказать не оставалось.

Посреди машины, в сумерках июльской ночи стоял Васька Про́цент.

— Так как, ворюга, — спросил Емельян, — своими ногами в милицию пойдешь? А может, на руках тебя снести? Могу с копной. Не привыкать стать…

В Больших Пустошах только и было разговоров о Ваське Про́центе. Надо же, как умудрился воровать! Да и какое это воровство? Воруют тайно, а он открыто, средь бела дня. И не грабеж это. Что же тогда? Чистое мошенничество — вот что это такое. И уже поползли слухи-разговоры: не иначе, как Васька паромный трос подпилил, — говорят, кто-то видел его, как он тайком пробирался к переправе, и теперь ясно — он похитил деньги у пьяного Натальиного мужика — Егора. И никто не пожалел Про́цента, когда началось следствие по всем его делам, а самого его увезли из Больших Пустошей в город, где тюремные корпуса были переоборудованы под новую районную больницу, а старый каменный купеческий дом обнесли высоким забором и сделали тюрьмой. Но все эти события лишь на короткое время отвлекли Игоря. Как только он дал следователю свои показания, им вновь овладела мысль о комсомольском собрании. И принял решение: созвать собрание в понедельник. Без разрешения Яблочкиной? А почему бы и нет? И пусть она говорит, что хочет. Больше ждать нельзя. И так затянули из-за всей этой истории с Васькой Про́центом. Да и в конце концов, чего бояться, если Андрей, Нинка, Рюмахин, Поляков да еще он скажут «да!» Вряд ли кто-нибудь осмелится сказать «нет!» Все вступят! Наверняка вступят. Русаков? Игорь вспомнил приезд председателя на пойму. Неужели Иван Трофимович не понимает, что с его философией от него сбегут все выпускники. Даже Тесова нельзя выгнать после всего, что случилось на Кривой протоке. Иной еще позавидует ему. Все рухнет. Так в горах с осыпи маленьких камешков начинается обвал.