Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

— Кто такой, чего надо? — спросил со двора кто-то грубым, странно знакомым Мишке голосом.

— Открой, хозяин, стрелец я и по службе приехал, дело у меня.

Ворота со скрипом отворились, и Мишка, пораженный, застыл на месте при виде огневой бороды и пронзительных рысьих глазок на разбойной роже мужика, который отводил в сторону ворота. Перед ним стоял, ухмыляясь, Ванька Голый.

— Дядя Ваня?! — запинаясь, сказал Мишка. — Вот так встреча!

— Разрази меня гром! Мишка? — весело выругался Ванька, здороваясь со стрельцом. — Только я здесь не хозяин, а работник.

— А ты все такой же… такой же ругатель. Чего ж не пускал меня? Ты вроде бы раньше не больно боязливый был.

Ванька быстро запер толстой слегой ворота.

— Не в том дело, Мишка, чертушка, что боязливый, тут такая жизнь пошла, что не только чужого, а и тени своей вскорости пугаться станешь. — Он хлопнул Мишку своей ручищей по спине. — Ну, Мишка, я рад, ей-богу, рад, что тебя каким-то ветром сюда занесло!

Ванька завел коня в стойло, и они вошли в избу. Мишку встретили приветливо, усадили за стол. Хозяин, которого звали Никон Шилов, с широким, мягким лицом велел жене собрать на стол, и она неторопливо приготовила еду. Тут же сидел русоволосый подросток, которого Иван называл Гаранькой. Малолетние дочка и сын хозяина с любопытством смотрели на гостя, свесив головы с широкой русской печи.

— Вот ты говоришь, пуглив я стал, — задумчиво сказал Ванька. — Да ведь нынче всякой пакости поверху столько плавает, разбойников развелось… очень много разбойников, Миша, уж ты поверь, я видел, я знаю. — Он как-то по-новому, без злобы, усмехнулся, вспоминая что-то свое, сокровенное. — Голос твой слышу: мол, стрелец я, на службе. А на какой?

— Не подумал о том, Ваня, — сказал молодой стрелец, называя бывшего соседа не «дядя Ваня», а как равного себе, просто по имени.

— То-то и оно. А мужику хоть плачь, а не разберешься, так и стоит который уж год раскорякой. Один прискачет и честит всех почем зря, что, мол, верите самозванцу, а не законному царю Василию Шуйскому! Не успеет того след простыть, как другой скачет и тоже ругательски ругается, потому что продались-де нечестивому Ваське Шубнику, а царя Димитрия, сына Ивана Грозного, забыли. Видал? Оба законные и оба грозят головы рубить за измену. И так головы не сносить и эдак живому не бывать. А голова-то одна, и терять ее жалко.

Конечно, у монастыря есть свои служилые люди, да их всего-то человек пятьдесят, да и те больше плуг умеют держать, либо рубанок, а не саблю. Пока до них доберешься, все же полторы версты, пока их соберешь, полдня пройдет.

— Это точно, — медленно заговорил хозяин, поглаживая бороду, — здесь, в селе, на монастырь надежды мало. С месяц назад прибыл к нам царский ключник на государев обиход запасов припасти. Да-а. Ну, припас, конечно, чего полагается и увез добро. Ладно. На другой день, глядь, еще один важный господин в иноземном кургузом кафтане объявился, и тоже называется ключником и сытником царским и грамоту охранную показывает от царя… тьфу ты, нечистая сила, от самозванца. И он тоже забрал овец, ветчины, гусей, курей, масла, яиц, муки ржаной и пашеничной, круп разных, гороху, меду, вина и прочего всего. Ладно. Не успел он убраться, как другой важный господин прискакал и тоже велит собрать на пропитание войска гетмана Ружинского. И в монастырь хлеб отвез — монахи поесть любят побольше, чем миряне. Вот она — доля мужицкая — всех корми да пои, себе нечего оставить. — Он тяжело вздохнул. — Увидишь нашего русского стрельца, а не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: у московского царя — стрельцы, у тушинца — стрельцы, у донского атамана Ивана Заруцкого, он служит ложному Димитрию, тоже русские люди, казаки. Нету правды, в землю ее втоптали чужими сапогами.

Все согласно кивали понурыми головами.

— А ты как сюда попал? — спросил Мишка. Вопрос этот давно вертелся у него на языке.

Ванька ответил не сразу, молча сидел, положив руки на колени. А потом поведал о своих мытарствах, ничего не утаивая, не оправдывая себя, не беспокоясь, что люди осудят.

Спасаясь от мести горбуна, Ванька с мальчонкой подались к северу, исходили многие поселения, пока не осели в подмонастырском селе Клементьеве. Хозяин, Никон Шилов, приютил двух обносившихся, запыленных бродяг. Все лето они работали в поле. В запустевшем селе охотно приняли их. И опять ожила надежда у Ваньки Голого поправить пошатнувшуюся жизнь, он даже подумывал потихоньку забрать жену из Москвы, построить дом и скоротать оставшийся век в деревенской тиши с Гаранькой.

— Так-то бывает на свете, друг Мишка. Повоевал я на своем веку и теперича порешил: хватит! Не хочу больше ни за какие посулы кровь проливать — ни свою, ни чужую. Меча больше в руки не возьму и ножа тож. По горло сыт! Буду, как твой умнейший родитель, Антип-праведник, забьюсь в свою норушку и ни гугу. Пущай глотки без меня перегрызают.

Голубоглазый хозяин одобрительно, медленно улыбнулся.

— А иноземцы тож тебе нравятся? — Голос Мишки непримиримо, суховато зазвенел.

— Зачем же? — ответил Ванька. — Иноземцы походят, походят да и уберутся восвояси.

Никон Шилов опять согласно кивнул головой.

— Иноземцы тоже люди, — продолжал Ванька, — с ними можно полюбовно сговориться, и они сами уйдут.

— С кем сговориться? С панами да шляхтой? Да они же навроде наших бояр да дворян! Сначала своих крестьян да посадских ограбили в Польше и Литве, а нынче и нас задумали прибрать к рукам, убивают, грабят, насильничают!

— Думаю, байки все это. С какой стати иноземцы, хоть и паны, будут насильничать над русскими? Нет, ты подумай, а башкой-то не мотай, что мы им такого плохого сделали? Да и что с нас возьмешь? Иное дело бояре толстопузые — те боятся за свою большую мошну. Вот они пущай сами и воюют. А нам нечего на рожон переть.

Они не понимали друг друга. Мишка видел, что его слова для этих людей — пустой звук. Искренняя радость встречи с Ванькой, который совсем переменился, подобрел и обмяк, быстро улетучилась. Они раздраженно кидали, обидные, резкие слова.

— Ну засиделся я тут, — сказал Миша, глядя в сторону, — а у меня дело. Хлеб у тебя есть, хозяин?

Никон удивленно посмотрел на него.

— Как же можно крестьянину без хлеба?

— Воеводы велели собрать сегодня же с каждого двора по четыре пуда осадного хлеба.

Крестьянин вздохнул.

— Осады, может, и не будет, чего торопиться.

— А если будет? Лучше заранее хлеб собрать, пока не поздно.

— Ладно, сейчас соберу и лошадь запрягу.

— А я пока другие дворы обойду.

Миша поднялся, сдержанно поблагодарил хозяина, который делал вид, будто ничего не произошло. Взяв под уздцы коня, пошел к воротам. Его остановил голос Ваньки: