Олег Добровольский - День славы к нам идет

— Какое сегодня число? — спросил Пьер, сидевший между Домиником и Жаном.

— Четвертое, суббота, — ответил молодой Левассер.

— Четвертое августа, значит…

— Это значит, что, если через пять дней Собрание не выскажется за низложение короля, тогда произойдет восстание!

— Верно говоришь, — заметил папаша Симон, — это может начаться в ночь с девятого на десятое. С четверга на пятницу… Другие секции поддерживают нас. Мы действуем сообща.

— Выходит, гражданин Левассер, — сказал Доминик, — я вовремя решил записаться в батальон национальной гвардии? Через несколько дней здесь, в Париже, будет жарко…

— Вот именно, мой друг.

— Но когда же достопочтенные граждане секции скажут, могу ли я вступить в отряд?

— Немного терпения, дорогой Доминик. Дойдет очередь и до тебя.

В этот момент в церковь Воспитательного дома вошла депутация секции Гравилье. Шедший впереди человек, в черной шляпе с трехцветной кокардой, приблизился к председателю и положил перед ним на стол какую-то бумагу.

— Наша секция, — сказал он, — предлагает немедленно выделить вооруженных людей для охраны застав и просит вас поддержать это предложение, последовать нашему примеру.

Собрание продолжалось. Заменили догоревшие в канделябрах свечи. Было уже девять часов вечера. Часть публики, в основном женщины, обремененные домашними делами и заботами, покинула церковь.

Наконец, председатель объявил:

— Теперь послушаем гражданина Симона Левассера, члена нашей секции. Мы все хорошо его знаем…

— Знаем, знаем!

— Говори, Симон! Что ты хочешь нам сказать?

— Эй, Симон, а где твоя трубка? Ты ведь никогда с ней не расстаешься…

— Трубка при мне или я при ней, — пошутил столяр, подходя к столу председателя. — Только курить в церкви не полагается. Не будем нарушать обычая… Я хочу вам сказать, граждане, немного, совсем немного. Вот здесь, среди нас, находится патриот Доминик. Он был рабом и приехал в Париж с острова Мартиники… Да некоторые, возможно, его видели. Он уже бывал в нашем предместье, на Сент-Антуанской улице. Ну-ка, Доминик, покажись собранию.

Негр встал и повернулся лицом к членам секции и публике. В знак приветствия и дружбы он поднял обе руки, сжал их и потряс над головой. Потом взял свой красный колпак и поцеловал его на виду у всех.

— Можете сесть, гражданин, — сказал председатель.

— Патриот Доминик, — продолжал Симон Левассер, — негр, он родился и вырос в колонии. Он наш друг, такой же санкюлот, как и все мы… Доминик, граждане, обращается к вам с просьбой. Он хочет вступить в наш батальон национальной гвардии. Я говорил с Сантером. Он не возражает. Сказал — пусть решает собрание секции. Мое мнение, если хотите знать, — зачислить Доминика в народную гвардию…

— Пусть вступает!

— Такие люди нам нужны!

— Гигант!

— Он один может тащить за собой пушку!

— Но он чернокожий! — крикнул кто-то из задних рядов. — Он негр!

— И что из этого? — спокойно возразил Симон. — Да, он негр, у него темная кожа. А у тебя белая. Так что же, по-твоему, поэтому он хуже тебя? Цвет кожи, приятель, здесь ни при чем. Можно быть белым и в то же время весьма и весьма скверным человеком, и можно быть черным, таким черным, что чернее и не придумаешь, и быть благородным, с чистой совестью. Впрочем, я не хотел тебя обидеть…

В церкви послышался смех.

— Я хочу только сказать, — серьезно заметил Левассер, — что все мы братья, все боремся за то, чтобы народу жилось хорошо и свободно. И Доминик хочет быть вместе с нами, он рвется в бой. Так кем же мы будем, если оттолкнем его от себя? Нельзя этого допустить! Правильно я говорю? Вы согласны со мной, граждане?

— Согласны!

— Нечего раздумывать!

— Принять негра в батальон нашей гвардии!

Симон Левассер отошел от стола председателя и вернулся к своим. Он сел рядом с Домиником, который, слушая одобрительные крики, растерянно улыбался, и дружески похлопал его по колену.

Председатель собрания, владелец небольшой переплетной мастерской, сказал, протянув руку туда, где сидел гость с далекой Мартиники:

— Гражданин Доминик, собрание секции Кенз-Вен решило позволить вам вступить в батальон Воспитательного дома. Поздравляю! Поздравляю от всего сердца! А ты пиши, — напомнил он секретарю, который вел протокол, низко наклонив над листом бумаги свою голову с русыми взъерошенными волосами.

Члены секции и публика, которая еще не разошлась, зашумели, вставая со своих мест, чтобы вновь увидеть негра. На стенах церкви, в отблесках дрожащего пламени свечей, заплясали тени. Доминик снова поднялся и стал слегка кланяться, поворачиваясь в разные стороны. Шум голосов усилился.

Председатель отчаянно затряс колокольчиком. Постепенно все угомонились, сели на свои места.

— Собрание не кончилось, — сказал переплетчик, — у нас есть еще ряд вопросов. Теперь…

— Постой-ка! — остановил его кто-то из присутствовавших. — А мундир?

— Какой еще мундир?

— Как какой? Где взять мундир такого большого размера? Нет таких мундиров!

Жан не утерпел и, вскочив, крикнул:

— Ничего страшного! Мундир для Доминика сошьет портной. Снимет мерки и сошьет. Если надо будет — за один день!

— О, Жан! У тебя мудрая голова! — похвалил юношу Доминик.

Когда они вышли из церкви, было уже поздно. Темно-синий бархат неба был утыкан крошечными золочеными гвоздиками несметных звезд. Легкий ветерок гулял вдоль нагретых за день домов, над теплыми камнями мостовой.

— Итак, друзья мои, сегодня одним национальным гвардейцем стало больше! — весело сказал Симон Левассер, обнимая новоиспеченного солдата батальона Сент-Антуанского предместья.

Жан зачерпнул ковшиком воды из ведра, чтобы полить на руки Николетте, приготовившейся умываться, но в это время во дворе появился соседский петух.

Он был великолепен, этот старый драчун и забияка огненной окраски! С достоинством ступал, настороженно поворачивая в разные стороны маленькую голову с крепким клювом и свесившимся набок лиловым гребешком. Николетта, полюбовавшись красавцем, взяла кусочек мыла, и Жан плеснул из ковша в ее розовые ладони. Намылив руки, она положила обмылок рядом, на камень. Вода лилась сверкающе-стеклянной струей…

Петух между тем подошел к девочке и стал клевать мыло. Очевидно, оно показалось ему вкусным… Николетта оттолкнула его ногой. И тогда… шумно хлопая крыльями, он взлетел, опустился ей на плечи и клюнул в затылок… Она закричала, стараясь скинуть его с себя… Жан бросился на помощь. С трудом удалось ему избавить ее от разъяренной птицы. Выскочившая из дома Маркиза с громким лаем начала носиться за петухом, кружившим по двору. Николетта плакала, на ее тонкой смуглой шее краснели царапины от когтистых петушиных лап. Франсуаза схватила метлу и тоже погналась за злодеем. Собака, почувствовав поддержку, с еще более пронзительным лаем устремилась на врага. Наконец лютый соседский петух, горланивший на рассвете, был с позором изгнан, и от него, как напоминание о схватке, осталось на темных торцах, которыми был вымощен двор, несколько багряных перьев…