Олег Добровольский - День славы к нам идет

Ехали долго. Наконец повозка остановилась перед домом Жана. Мишелю помогли выйти из нее. Остальных раненых повезли дальше, в кварталы секции Монтрей.

Мама Франсуаза и Николетта проснулись в ту ночь, разбуженные звуками набата, и больше уже не ложились. Утром они с замиранием сердца прислушивались к отдаленному гулу канонады, с нетерпением ждали возвращения Симона и Жана… И теперь Франсуаза бросилась к сыну, обняла, стала ощупывать, как бы стараясь убедиться, что он цел и невредим. Николетта улыбалась и плакала одновременно. Так бывает, когда идет теплый летний дождик и светит солнце… Она радовалась, что отец вернулся живым, но ее пугало его бледное, осунувшееся лицо, окровавленная повязка…

Мишеля уложили в постель. Жана послали за хирургом. Он жил в соседнем квартале. Мадлен Флери (она пришла в полдень, тревожась за брата, зная, что Симон, вне всякого сомнения, участвовал во взятии замка) и Николетта ухаживали за раненым. Актриса, засучив обшитые кружевами рукава своего шелкового платья, бегала на кухню, возвращалась, подходила к окну, смотрела, не идет ли племянник с врачом. Поль, помнивший, как марселец играл с ним, показывал ружье, саблю, сумку с патронами, стоял возле раненого и испуганно смотрел на него.

Наконец Жан привел хирурга. Тот сделал операцию и извлек пулю — казавшийся таким безобидным маленький свинцовый шарик…

А потом, уже к вечеру, вдруг отворилась дверь и вошел Симон Левассер. Спокойно-невозмутимый, как обычно. Словно вернулся от соседа или из церкви Воспитательного дома, с собрания секции Кенз-Вен… Вид, правда, у столяра был измученный, лицо в пятнах копоти, глаза воспалены.

— Как дела, мои дорогие? Я вижу: вы все в сборе… И наша красавица Мадлен здесь… Привет, сестричка! И милый дружок Поль… И Николетта… И Пьер… Мой славный сын Жан… Что ты плачешь, Франсуаза? Зачем плакать? Ведь мы победили… Не плакать надо, жена, а веселиться… Кто это лежит в углу? Мишель? Он ранен?

— О, Симон!.. — жалобно заговорила Франсуаза, утирая слезы кончиком передника. — Я так ждала тебя и Жана. Но Жан давно уже пришел, а тебя все нет и нет… Скажи по правде — это было очень опасно?

— Я бы не сказал… Если и опасно, то самую малость… Ну, постреляли немного и захватили замок. Вот и все…

— А король и Австриячка?

— Думаю, что их отправят в тюрьму — в Консьержери или Тампль… Теперь все, баста! У нас не будет больше короля, не будет монархии. У нас будет республика!

Столяр устало опустился на стул, вытянув ноги в запыленных башмаках, И тут же рыжий пушистый Капет прыгнул к хозяину на колени и улегся, замурлыкав.

— Он тоже ждал меня, — сказал Симон, погладив кота. — Эх, Капет, Капет, вот ты, лентяй, лежишь, нежишься, а тезка твой изгнан из дворца, и не сидеть ему больше в мягких креслах, и не лежать на пуховиках в алькове…

Столяр усмехнулся и обвел взглядом родных и друзей. Он заметил печаль в темных глазах Николетты.

— Не горюй, девочка. Твой отец — настоящий мужчина. Он сражался за свободу, не прятался за чужими спинами… Его ранили, но рана скоро заживет. Молодцы, марсельцы! Славные ребята! Первыми ворвались на Королевский двор, первыми приняли на себя удар…

Мишель Леблан застонал и, очнувшись, открыл глаза. Он попросил пить. Николетта поднесла к его сухим, запекшимся губам фаянсовую кружку с водой. Мадлен осторожно приподняла голову. Марселец с благодарностью посмотрел на дочь и актрису.

— Это вы, Мадлен! — прошептал он. — Как… как я рад, что снова вижу вас…

Они вошли — пожилые и совсем молодые люди, безусые юнцы, все пока в гражданском платье, не успевшие надеть мундиры и получить оружие, солдатские ранцы, лядунки для патронов. Они шли по двое, друг за другом, к председательскому месту, и впереди — их командир, сержант с седой головой, державший треуголку в руке. Все, кто находился в церкви Воспитательного дома, зааплодировали, и под высокими сводами гулко раздались крики:

— Да здравствует нация!

— Жить свободными или умереть!

Волонтеры, остановившись, повернулись лицом к собравшимся, и сержант сказал:

— Граждане! Патриоты! Эти люди, которых я привел, — из вашего овеянного славой предместья. Они только что вступили добровольцами в армию. Они станут солдатами. Они будут защищать родину. Я прошу секцию Кенз-Вен взять под свое покровительство и защиту жен и детей этих храбрых граждан, которые отправляются на границу, чтобы разгромить тиранов — врагов свободы…

Эти слова потонули в шумных возгласах одобрения. Тут же к столу председателя быстро подошел, вернее, подкатил низенький полноватый человек и, обратившись к собранию, горячо заговорил:

— Меня зовут Вивье. Я булочник. Многие из вас, наверное, меня знают. Так вот… Торжественно заявляю, что беру на себя заботу о сыне добровольца Моро, моего соседа, который пришел сюда вместе со своими товарищами. Друг Моро, будь спокоен, я позабочусь о твоем маленьком сыне…

Потом начался сбор пожертвований. Они стали поступать от граждан уже вскоре после взятия Бастилии, но теперь, в августовские дни девяносто второго года, поток их особенно возрос. Люди приносили кто что мог — и в секции, и в Собрание…

Один гражданин положил на стол председателя, серебряные пряжки от туфель. Другой — 25 ливров и погремушку сына… Жена слесаря — свой крест и медную ступку. Жена обойщика — несколько рубашек для солдат. Школьник принес небольшой ящик, наполненный медалями. Каменотес — саблю. Ученик гравера — маленькое офицерское ружье, которое подобрал, возможно, после сражения на Королевском дворе или на Карусельной площади…

— Кто еще хочет принести дар родине и революции? — спросил председатель.

— Я! Я хочу! — послышался голосок Николетты, пришедшей на собрание секции вместе с Жаном, Пьером и Памелой.

Девочка поднялась с места и, выбравшись из своего ряда, подбежала к председателю, перед которым на столе лежали разные вещи и деньги.

— Вот!

И она протянула ему что-то в ладони. Это были серебряный наперсток и золотой луидор. Наперсток ей подарила тетушка Франсуаза, а луидор — отец.

— Как тебя зовут?

Она назвала себя.

— Ты из нашего предместья?

— Я живу здесь у друзей.

— Ты чья? Кто твой отец?

— Солдат батальона марсельских федератов.

И снова шумные аплодисменты.

— Теперь уж моя очередь, — решительно произнесла Памела. Она передала председателю блеснувшее желтизной женское украшение.

— Памела Клерон, — громко объявил он, — приносит в дар родине золотой браслет и триста ливров — для полной экипировки трех волонтеров. На эти деньги можно купить все, что нужно солдату.