Олег Добровольский - День славы к нам идет

Батальон волонтеров, направлявшийся к границе, покидая Париж, приближался к воротам Сен-Дени, в северном предместье столицы. Жан шагал, стараясь не сбиться с ноги: несколько занятий по маршировке во дворе казармы еще не научили его чувствовать себя достаточно уверенно в походном строю. Висевший за спиной ранец был тяжеловат, постоянно напоминал о себе. В казарме их экипировали: выдали мундир из дешевого синего сукна, жилет, штаны, черные (на зиму) гетры, грубые солдатские башмаки на гвоздях. Но с того момента, когда Жан надел на себя форму, прошло слишком мало времени, и он еще не привык к ней. Он и Пьер уже познакомились с военным делом, ремеслом солдата. Но это было лишь самое первое знакомство, первые навыки, первые военные упражнения. Помимо маршировки, их учили, как нужно обращаться с оружием, действовать штыком.

Известие о том, что Жан вступил добровольцем в армию, явилось для родителей полной неожиданностью. С отцом проще: он ругал сына главным образом потому, что тот предварительно не посоветовался с ним, не попросил разрешения. Однако по глазам Симона было видно, что он одобряет патриотический поступок Жана, хотя вслух этого не сказал. Мать же страшно разволновалась. «С ума сошел! — кричала она. — Сам, по своей воле идешь на войну! Ты мал еще, тебе еще нет шестнадцати… Сиди дома. Не бросай меня!..» Но материнские слезы и уговоры одуматься, отказаться от ненужной, опасной затеи на Жана не подействовали. Он заявил, что теперь говорить об этом поздно — он вступил в армию, и показал удостоверение. Чтобы хоть немного успокоить жену, столяр сообщил, что Жан и другие новобранцы будут, скорее всего, в резерве, а это совсем не опасно. Но мама Франсуаза продолжала волноваться и переживать и так себя неважно чувствовала, что не смогла даже прийти проводить его к воротам Сен-Дени: Жан простился с ней, а также со своей очаровательной тетушкой Мадлен и Полем накануне, получив разрешение покинуть на короткое время казарму. Мишель Леблан, чья рука почти совсем зажила, уже вернулся к своим марсельцам.

У ворот Сен-Дени, на широкой улице, по обеим сторонам которой протянулись трехэтажные дома, собрался народ. Батальон здесь был остановлен, и новобранцам дали возможность проститься с родными и друзьями. Жан и подошедший к нему Пьер быстро отыскали в толпе папашу Симона, Николетту, национального гвардейца Доминика и Памелу: все вчетвером они стояли у бакалейной лавочки, вблизи монументальных ворот. Левассер и Николетта уже видели Жана в форме, когда он вчера приходил домой, а Памела и Доминик увидели его и Пьера в солдатских мундирах первый раз.

— Вас не узнать! — сказала креолка. — Если бы я встретила вас на улице, то, наверно, прошла бы мимо — так вы изменились…

— Вам военная форма к лицу, — проговорил с улыбкой негр.

— Как, впрочем, и тебе, Доминик, — любезно заметил Жан.

Он не отрывал глаз от отца и друзей. Когда он снова встретится с ними, увидит их? Как жалко, как грустно, как тревожно расставаться с ними, с Парижем, оставлять все родное, привычное, близкое. Ему хотелось навсегда сохранить в памяти образ тоненькой черноглазой Николетты. Она была в белом платье, из-под которого виднелись ее маленькие ножки в плоских туфлях из прюнели. Хотелось запомнить облик смуглолицей креолки с буйными, темными, вьющимися волосами, подвязанными красной лентой.

— Знаете что, — сказала Памела, — я бы охотно отправилась вместе с вами…

— К сожалению, женщин в армию не берут, — вздохнул Пьер.

— А я умею ездить верхом, стрелять из пистолета (меня научил на Мартинике отец). И вообще я ничего не боюсь!

— И все же женщинам не место в армии, — сказал Жан. — Они могут лишь сопровождать войско, как маркитантки, торговки съестными припасами…

— Быть маркитанткой я не согласна!

— Ничего, Памела… Придется тебе остаться в Париже. Мы с Пьером вернемся…

— Но когда? Через месяц, через полгода, через год? Сколько может произойти событий!

— Что может произойти! Николетта немного подрастет. Ты хорошо узнаешь Париж, заведешь новых знакомых…

— Старые друзья лучше новых…

— Значит, ты нас не забудешь?

— Не забуду! Мы с Николеттой будем вас ждать.

— Будем ждать… — печально повторила девочка.

— Что-то вы загрустили, друзья мои, — вступил в разговор столяр. — Грустить не надо… Видите — солнце выглянуло из-за тучи. Оно предвещает нам успех. Мы победим! Врагам нас не одолеть. Они исчезнут. Как исчез граф де Брион, сеньор моей матушки, тот самый, которого вы, Жан и Пьер, имели удовольствие увидеть однажды неподалеку от замка. Граф ускользнул от вас, но зато вы помогли найти оружие и арестовать его подручного Шольяка. Разумеется, при твоей помощи, милая Николетта… Честь вам и хвала!

— Что значит — граф исчез? — спросил Жан.

— Убит… По приговору народного суда в тюрьме Консьержери, куда его заключили после взятия дворца. Казнен вместе с многими дворянами — изменниками и заговорщиками, которые находились в Консьержери и восьми других городских тюрьмах, захваченных народом. Это, конечно, жестоко, но посудите сами… Распространяются слухи о заговоре аристократов, содержащихся в тюрьмах. Всем известно, что пруссаки и австрийцы наступают, идут на Париж. Враги народа готовятся поднять мятеж, собираются нанести удар, когда тысячи мужчин, вступив в армию, покинут столицу и отправятся на фронт. В такой тяжелой и опасной ситуации нужно было обезопасить себя, защитить революцию.

— Но как же все-таки де Брион оказался в тюрьме?

— Очень просто… Как и следовало ожидать, он был в числе дворян, аристократов, защищавших Тюильри, и, когда мы ворвались во дворец, пытался бежать через сад вместе со швейцарцами и роялистами. Он переоделся, надел красный швейцарский мундир, чтобы сойти за простого солдата… И те, кто его схватили, думали, что это один из королевских наемников. Но когда стали обыскивать, увидели, что на нем тонкое белье, которое солдаты не носят… И нашли маленькую голубоватую карточку — пропуск для входа во дворец на имя де Бриона… И не только эту карточку, но и письмо. От одного из роялистов-заговорщиков, которые пытались поднять мятеж на юге. В письме говорилось, что защитники трона должны выступить вместе и покончить с революционной анархией, с «якобинским сбродом», вернуть королю былое могущество. Вот каким образом, друзья, граф попал за решетку…

Но хватит о нем. Поговорим лучше о вас, Жан и Пьер… Что вам сказать, что пожелать? Берегите свою честь санкюлота, солдата революции. И помните, что вы идете вершить новую историю мира!..

Солнце скрылось за серовато-сизым дымчатым облаком, и стал накрапывать дождь. Но вот снова засияли лучи и осветили дома, пеструю толпу, синие мундиры волонтеров.