Валентин Глущенко - Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

Колька рассмеялся, он не думал обижать Надюшку, но очень уж забавными были ее рассуждения, прямо смехотворными. Привыкнув к девочке за день, он решил, что церемонии излишни. Да и показать хотелось, что есть вещи, в которых он посильнее своей «учительницы».

— «Бают, бают»! Кто Так говорит? И не фрухта, а фрукты! Скажи, в вашей школе так и учат: бают, фрухта?

После он собирался сказать, как надо правильно произносить слова. Колька мог бы расширить Надюшкины познания также в отношении юга и фруктов. Почти каждое лето он ездил с родителями отдыхать то в Крым, то на Кавказ.

Но «охотницкая дочь» не захотела слушать, вспыхнула, гордо вскинула голову:

— Как учат, так и учат! Где уж нам! Вы городские, образованные…

Она взяла литовку и удалилась. Подопечный был брошен на произвол судьбы.

Колька пробовал разговориться со Степанком, привлечь малыша на свою сторону. Но тот догадался, что сестру чем-то обидели, и тоже отшатнулся.

До конца дня Кольку терзали угрызения совести. Он вспомнил, как вела себя Надюшка, когда он не управился с шестом, с какой охотой взялась обучать его косьбе. И теперь ему было ясно — это не во сне мелькнули вчера Надюшкины лицо и глаза… К тому же ее отец подарил ему нож.

Уже по пути в Бобылиху Колька выбрал удобный момент и приблизился к девочке:

— Ты не сердись. Я так… Не хотел тебя обижать.

— Смеяться легче, — сказала Надюшка.

Голубые глаза девочки добрели, но медленно. В них еще держались холод и неприязнь.

— Ответь, почему у дергача ноги длинные? Ты вот на покосе ни в зуб ногой, потому что сроду не косил. Долбленку чуть не перевернул, значит, шеста в руках не держал, правиться не приходилось. Подсоблять надо, а не смеяться.

За полторы недели Колька научился довольно сносно косить и грести сено. Мозоли, появившиеся на руках, засохли, затвердели новой, более грубой, шершавой кожей. Меньше беспокоила мошка… Вообще Колька тверже почувствовал себя на таежной земле.

К концу сенокоса дедушка сказал:

— Пимен бает: дожжи надвигаются — сено шуршит, и солнце в рукавицах садится.

Дожди действительно пришли. Мелкие, надоедливые, они сеяли не только влагу, но и скуку.

Небо с утра в низких серых тучах. Над горами, над тайгой стелется белесый туман. И, подобно туману, сыплется мельчайшая морось.

Кому не надоест смотреть с утра до вечера из окна на пестрых уток, щиплющих траву возле озера? Сырая погода им по нраву. Закрякает одна, замашет крыльями. Ее примеру последуют остальные. И вся стая кидается в озерко, затевает игры на сизой, неласковой воде. Свиньи, телята и коровы тоже не испытывают скуки. Они даже приободрились: дождь прогнал слепня, не докучает мошка…

Не тяготятся как будто дождливой погодой и люди. Вернулся из армии сын вдовы Пономаревой. Бабушка Дуня ходила помогать стряпать. А потом чуть ли не вся Бобылиха целый день отмечала это событие. Приглашали туда и Кольку, но он отговорился: чего торчать среди взрослых!

Между тем дождливая погода для Кольки — острый нож у горла. Она принесла безделье и одиночество.

Изредка к Нестеровым забегала Надюшка. Но она больше тараторила с бабушкой Дуней.

Вот и слоняйся без цели по дому, вот и простаивай, томясь, возле окна, как наказанный. Пойти бы к Сашке? Но Колька видел: Филимон Митрофанович и бабушка не хотят этой дружбы. Идти наперекор — обидеть стариков. Неужели они не понимают, что ни Сашка, ни кто другой, кроме него, одного Кольки, ни в чем не виноват?

Как-то повстречал Колька Геннадия Михайловича. Шаньгин возвращался из тайги. Высокий, стройный, в красиво пошитом охотничьем костюме, он словно излучал бодрость. Из плетеного ягдташа выглядывали пестрые перья птиц.

— Здравствуй, следопыт! — окликнул он Кольку, хотя мальчик стеснялся встречи, считая себя виновным в недружелюбии, которое появилось к приезжему у дедушки Филимона. — Не отпускают тебя к нам? Да, недоучел я, не остановил тебя вовремя. Привыкнешь к охотничьему житью — тогда другое дело.

Отрицательное мнение о Кочкиных Евмена Тихоновича, хмурое молчание дедушки Филимона, когда разговор заходил о них, настораживали Кольку и против их гостя. Но ласковый тон Шаньгина снова отбрасывал все сомнения.

А мелкий дождик сыплет и сыплет. День за днем, день за днем…

— Ночи темны пошли. Надо собираться на реку, — сообщил однажды Филимон Митрофанович. — Когда рыба скатывается, бывает, одна ночь неделю оправдывает.

В это моросное утро он надел кожаный фартук, поставил перед собой низенький столик, разложил на нем шилья, дратву, колодки.

Вооружась очками, вырезал из мягкой желтой кожи заготовки, прошил их дратвой. Получилось нечто вроде кожаных галош. Прикрепляя к подошве кожаную петельку, дедушка пояснил:

— Язычок для завязок.

Затем сунул зеленые брезентовые голенища в обутки, с хитрецой глянул на Кольку: понимает ли внук смысл предпринимаемой операции.

— Тоже политика своего рода. Шить удобнее. Вывернул голяшку — шов внутри остается.

— А кому вы, дедушка, такие маленькие бродни шьете? — поинтересовался Колька.

— Разве маленькие? В них портянок сколь войдет! Бродни — вместительная обувь, легкая, прочная. Пропитаем дегтем — никакую воду не пропустят.

В горнице постукивала машина. Бабушка Дуня шила кому-то рубаху. Рядом лежали двое готовых штанов из «чертовой кожи».

Кому бы это? Если ему, Кольке? Неразумно. В Бобылиху он захватил пару суконных брюк и две смены рубашек.

— Сбегай, Николашка, к Бурнашевым. Пусть Надежда приходит. Готовы ее шаровары, — сказала бабушка.

На улицу не хотелось выходить. Размокшую дорогу перемесил ногами скот, и улочка стала непроходимой.

К крыльцу Бурнашевых Колька приволок на ногах пуд грязи и долго работал щепочкой, прежде чем войти в дом.

Двери в избу были широко распахнуты.

Посреди кухни, с подоткнутым подолом, с тряпкой в руке, босая, стояла Надюшка. Половина пола была добела вымыта и выскоблена скребком и голиком.

— Ой!

Девочка покраснела и невероятно смутилась. И, хотя Колька отвернулся, она удрала в комнату.

С печки, из-за ситцевой занавески, вынырнула голова вездесущего Степанка. Откуда-то появился Мурзик и, не считаясь с чужими трудами, засеменил по вымытому полу, оставляя грязные следы.

— Мурзик, опять лáбазишь!

Надюшка появилась в своем повседневном наряде, не в меру строгая и серьезная. Первым получил по спине голиком Мурзик. Кольке колотушки не досталось, но Надюшкино лицо было таким неприветливым, словно он в чем-то провинился перед нею.

— Ково пришел?

Колька и не подумал поправлять ее. Сообщил лишь, о чем его просили.

— Да ты проходи, что стоишь у порога. После сызнова перемою… — подобрела Надюшка. — Степан, нарви репы.