Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

Отец, работавший в стройуправлении, неделями пропадал в командировках, азартно добывая для родной организации то железо, то шлакоблоки, то эмульсию, а в редкие домашние побывки тут же звонил Витьку, бывшему соседу, ныне живущему в другом районе, и они, взяв инструмент, шли по квартирам вставлять форточки.

– Па, ты свалишься от такой жизни, – говорила Устя отцу, когда тот потихоньку нырял в аптечку и пил ложку за ложкой альмагель от болей в желудке.

Но отец не любил, когда его подлавливали в момент какой-то слабости. Может быть, ему казалось, что когда он с чем-то досадным один на один, этого как бы и нет. Но если кто-то заметил, тут уж никуда не денешься – не проведешь ни себя, ни других: печальная очевидность налицо!

После форточек папа с Витьком приходили домой и немножко выпивали. Нет, не пили, Устя никогда не видела отца пьяным, чтоб там шатался или, как Семка из сто шестой квартиры, стекленеющим взором пугая встречных, вдруг пахнув перегаром, продирал пространство дрожащим фальцетом. После выпитого отец как бы и вовсе не менялся, хотя становился мягче, разговорчивее. Они с Витьком сидели на кухне, закрыв дверь, чтоб дым не шел в комнату, не спеша ели, говорили о работе, о выборах, о политике, кого-то ожесточенно ругали, с кем-то яростно соглашались. Но все разговоры в последнее время заканчивались одним – предстоящей покупкой дерябинского дома.

– Не хочу, понимаешь, не хочу я так больше жить, – постепенно выходил отец на заветную тему. – Кто мы? Зачем вся эта суета, бестолковщина… Взять хотя бы нашу контору. О господи, мама родная! За тыщи километров я, как последний идиот, прусь выбивать то, что выпускает завод на соседней улице! И я, Вить, еду, выбиваю, трачу нервы и государственные деньги, возвращаюсь, получаю зарплату плюс премию – все довольны, жизнь кипит, к такой-то матрене… Да… И не только в этом дело. Контору в принципе можно сменить. Есть куда податься, Аркадий тут как-то звонил, помнишь Аркадия? Ну вот, звонил, объявился как-то. Ну, то-сё, давай, старик, ко мне, говорит, я, мол, своих не обижаю! Конечно, придется повкалывать и выходные прихватить. Я бы перешел, честно, не задумался бы, но ездить к черту на рога – два часа в один конец! Ну куда! И так дома не бываю, своих не вижу. Все уснут, а я брожу по квартире как лунатик какой, смотрю на них… Эх, Вить, разве это жизнь: работа, пожрал, спать. Вертишься, вертишься – и всё на одном месте. Ну хорошо – жена, ну хорошо – дети, ну а сам, сам, что ты сам? Как мы живем? Всё утеряли, всё – понимаешь? Традиции, обычаи, веру. Мы не то что в Бога, мы в себя ни черта не верим! Вот сидим в этих бетонных клетках, трамвай под ухом грохочет, кругом окна, окна, птиц, кроме сраных голубей, не видишь… У детей аллергия – а чем дышать? Я выдохну, он это же вдохнет. А едим чего? Если б нам в магазине не внушили, что это колбаса, разве угадаешь?

– Точно! Люся моя по телевизору посмотрела, как ее делают, месяц не покупала… – соглашался Витек.

– Да хрен с ней, с колбасой! Не в ней дело, хотя и в ней тоже… Я вот к чему клоню: кто мы, Витек? Вот ты – кто?

– Я-то?.. Человек… – не очень скоро отвечал тот.

– Во-от, и ответить сразу не можешь – сомневаешься! И правильно делаешь! Я тоже сомневаюсь! Как съезжу, Вить, в одну из таких командировок… Да что командировки! Телевизор вон включишь, теперь смелые все – смотри не хочу… А я и правда не хочу: насмотрелся! Если б от меня что зависело! А какой же я человек, если от меня ничего не зависит? Вот и сомневаюсь я, как и ты, и кроме нас хватает народу… Ты посмотри в транспорте с утра – сколько сонных физиономий, да и не только с утра: едут и спят, да просто живут и спят. Потому что сон, Вить, лучшее лекарство от действительности. А не сомневаются, как известно, только дураки, им говорят: это белое, а это колбаса, а это то, чего вы так хотели и чего мы вам обещали, – маленько кособокое, ну да ладно, сойдет, не баре! А будешь ковыряться, подходит тебе или нет, – упустишь последнее. Жизнь-то – она штука короткая, заячий хвостик: туда вильнул, сюда… ну и все – пиф-паф, ой-ой-ой! Надоело, Вить, надоело, конторы все эти обрыдли… Хочу, чтоб от меня хоть что-нибудь зависело, и не через сто лет или там пятьдесят, а сегодня или по крайней мере завтра. Болтовня надоела, все эти прикидки-раскидки… Хочу просто нормально работать, девчонок растить. Куплю этот дом, отремонтирую, заведу хозяйство… Погоди, еще приедешь ко мне – обзавидуешься, сам захочешь!

– Хорошо там, где нас нет! – заключал обычно Витек отцовские монологи и шел в прихожую одеваться.

Витек уезжал, но отец не мог так быстро остановиться, он или звонил Шугаеву, с которым познакомился в одной из командировок, или втягивал в разговор маму, даже если она стирала и откликалась нехотя, междометиями…

С некоторых пор их дом стал похож на вокзальный зал ожидания; нет, все стояло, как и прежде, на своих местах, но что-то неуловимое появилось в самом воздухе, что ли? Причем, когда отец уезжал, это чувство исчезало. Пожалуй, что мама в глубине души не очень-то разделяла деревенские страсти отца. И даже когда он после очередной командировки возвращался и обрушивал на маму очередную дорожную идею, она оторопело смотрела на него, поражаясь лихости его затей. Не было случая, по крайней мере Устя не помнит, чтоб мама в чем-то не согласилась с отцом! Коротенький заборчик слова НЕТ никогда не отгораживал желания отца от возможности их воплощения, если, конечно, эти возможности не выходили за пределы человеческих. Может, мама в чем-то была мудрее его, хотя бы житейски мудрее, и заведомо предчувствовала, чему суждено сбыться, а что, несмотря на пылкость предварительных мечтаний, все же обречено и не состоится никогда. Правда, один раз мама робко, но неотвратимо в этой своей робости все же стала настаивать на своем. Это когда отец заявил: что, мол, голову морочить! Деньги собирать по копейке да по рублю – дело долгое и ненадежное, а дерябинский дом в любой момент может уплыть из-под носа: вступит хозяину в голову, он и продаст, плюнув на все договоренности. И что, мол, есть отличный выход из положения: надо срочно обменять их квартиру на кооперативную, пусть похуже… Но зато эту выменянную кооперативную можно будет тут же сдать, получив за нее пай. А уж с этим паем они будут кум королю да сват министру…

– Усте нужно учиться дальше. Ты же знаешь, Николай, она хочет поступать в университет. Зачем мыкаться по общежитиям, когда можно жить дома. И к тому же одно дело – мы и Валя, а другое – Устя. Ее из города не выманишь: она становится взрослой, у нее свои интересы… Да и вообще, мало ли, как сложится судьба в этом Дерябине даже у нас, всего заранее не предугадаешь!

– Нормально сложится! – утверждал, отметая сомнения, отец. – Нечего хандрить: все как решили, так и будет. А с квартирой… ну что ж, глядите! Как бы потом не пожалели, я дело предлагаю. Университет! Так ли уж нужен вам, бабам, этот университет? Много ли среди вас тех, кому этот диплом ну позарез? Глядите… Я ни «за», ни «против», хочет – пусть учится.