Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

– Да, пусть учится, – повторила мама, ставя последнюю, непоколебимую точку, словно не она отца, а отец только что, в конце концов, с большими трудами уговорил ее принять это решение…

На прикроватной тумбочке уже двумя стопками лежали книги и брошюрки по сельскому хозяйству, даже «Почвоведение» – вузовский учебник. Книги и журналы с каждым разом прибывали, отец не жалел на них средств, дотошно изучал, выписывая и подчеркивая особо важные места. Однажды он привез из Краматорска великолепную книгу о пчеловодстве. Эта книга была написана и оформлена так, чтоб охватить любовью к пчелам всякого, кто хоть бегло взглянет на нее, прикоснется к ее страницам. Там были даже стихи и рассказы на пчелиную тему! А яркие подробные иллюстрации вызывали воспоминания о летней поре с ее пестрыми цветочными запахами, жарком солнце и низком, густом жужжании заблудившейся пчелы, отчаянно торкающейся в оконное стекло.

Устя зачиталась тогда этой книгой. Вошел в комнату отец, удивился и обрадовался, застав ее с «Пчеловодством».

– Обязательно заведем пчел! – сказал он, непривычно обнимая за плечи – как в детстве, давно, когда она была совсем еще маленькая. – Заведем, Утенок! – И это оттуда, из прошедшего времени: Утя, Утенок – младенческое, ласковое прозвище.

Устя сама окрестила так себя, когда только училась говорить. И бабушка дольше всех звала ее: «Утя, обедать! Утя, пора спать!..» Бабушка умерла, и с тех пор никто так не звал. И вот – папа вдруг вспомнил! И кажется, неожиданно для себя, потому что сразу, как бы стирая излишнюю сентиментальность, перешел на долгое и подробное объяснение огромной пользы натурального меда, маточного молочка, прополиса и цветочной пыльцы.

– Цветочная пыльца – это вещь! – восторгался отец. – Это тебе и растительный белок, – загибал он пальцы, – и витамины В 2, В 6, С, К, и микроэлементы… Надо только иметь хороший пыльцеуловитель. А это несложно: берется обыкновенный ящик, но без двух стенок – задней нет и передней тоже, берется рамка с двойной металлической сеткой, но надо иметь в виду, что между слоями должно быть расстояние – пол сантиметра достаточно, даже чуть меньше…

– Пап, я пойду, мне еще физику учить, – вырвалась тогда из этой популяризаторской беседы Устя.

Пришла, села за свой письменный стол, еще раз вспомнила, как назвал ее отец Утенком. Но уже радости не было. Она поняла: он назвал ее так не в порыве любви и нежности, а в порыве надежды, что и она наконец увлечется, а это во многом разрешит проблему переезда.

– Интересуется! – сказал он маме на кухне. – Не зря я купил эту книгу… Вот, рассказал ей кое-что, пусть привыкает. Потом еще расскажу, здесь главное – постепенность.

«Ничего ты, папочка, не понял! – подумала, услышав тот разговор, Устя. – И никаких твоих лекций я слушать не собираюсь: неинтересно!»

Но и отец, как видно, осознал, что та их первая беседа приняла уж больно узкоспециальный характер. Он осознал это, предприняв попытку номер два, через день, в воскресенье за обедом. На этот раз об антибактериальных свойствах прополиса.

– Ну не надо об этом за едой! – взмолилась Устя.

– Ладно, потом, – согласился отец.

И несколько дней ревниво караулил каждую свободную Устину минуту, надеясь, что она подойдет и еще разок возьмет в руки «Пчеловодство».

А вообще Устя заметила странную вещь: отец не умел или не хотел разговаривать с ней так раскованно, так откровенно, как с тем же Витьком, или с Шугаевым по телефону, или как с мамой. Конечно, может быть, глупо надеяться, чтобы с тобой – да на равных. Возможно, для этого требуются какие-то особые заслуги перед семьей или стопроцентная уверенность взрослых, что отцовско-материнские слабости, ошибки и метания не сорвут и без того запутанный, на ощупь угадываемый воспитательный процесс? Риск, сплошной риск! Кто первый, каскадеры? Не мы, не здесь!.. И от этого изобретается, выжимается какой-то специальный родительский язык, скудный и монотонный, – слова те же, но строго выверен их порядок. Они ложатся в предложения, как инструменты на стерильный хирургический столик, – ничего лишнего, только тот смысл, который в них отчетливо и ясно слышен, никаких премудрых подтекстов, двоякостей или обертонов. Чистота – залог здоровья: мойте руки перед едой и ноги перед сном! Может, поэтому так много дальтоников, может, там вовсе не в палочках и не в колбочках дело, а в голом смысле голых слов: «Петя, не испачкай куртку! Не перебегай улицу, иди спокойно, не торопясь, сначала смотри налево, потом направо…» Вдруг не врожденное?!

– Устя, – торжественно сказал ей как-то отец, – мы решили с мамой купить дом в деревне Дерябино. Это необходимо для поправки здоровья всей семьи. Жить на природе полезнее, чем в городе: воздух чище, кроме того, мы сможем выращивать овощи без химических удобрений. Мы надеемся, ты нас поймешь и поддержишь!

И это было объявлено ей после почти полугодового обсуждения – телефонно-кухонного, в полный голос, на пределе эмоций, – было объявлено, как полоумной в редкий момент проблеска здравого смысла!

– Я же знаю! – пожала она тогда плечами.

– Да? – удивился отец. – А кто тебе сказал?

Устя даже не нашлась что ответить! Она как бы невзначай выдала излишнюю нетактичную любознательность, верней – любопытство к той стороне взрослой жизни, догадываться о которой ей, стало быть, не полагалось. И значит, нужно было одно из двух: или притворяться, что ты ничего не слышишь и не понимаешь, или выработать у себя избирательный слух и зрение, реагирующие лишь на то, что относится к тебе, как это заведено у некоторых насекомых.

Эти чудеса взаимонепонимания сбивали Устю с толку. Она правда не знала, как ей быть: доказывать себя настоящую или, как любит говорить Юрков, «залечь на дно» и не шокировать родителей точным распознаванием их проблем? Второе, разумеется, проще и безобиднее. На первых порах… Потому что на вторых порах уже призрачно маячили, брезжили на горизонте, а иногда и подступали вплотную будущие упреки в нежелании вникнуть, понять, войти в положение, вдуматься, постигнуть, уяснить, осознать, отдать себе отчет в… и так далее (смотри словарь синонимов, там еще много!). Но как угадать, с какого дня и часа ты уже допущен все слышать, все видеть, все понимать и во всем участвовать? Где он, тайный знак, подтверждающий – инициация пройдена: мера страданий, ужасов и боли, отпущенных для акта посвящения, выбрана до дна, и ты теперь взрослый человек, Человек, Имеющий Право! Но нет на теле видимых рубцов, нанесенных по правилам парциальной магии, когда маленькая, обособленная смерть всего лишь какой-то частицы тела принималась как смерть общая, настоящая – смерть того детского человека, слишком нежного и доверчивого, слишком открытого миру, который предшествовал взрослому, явившемуся вслед делать грубую, простую, нескончаемую земную работу, непригодную для детской праздничной души…