Отиа Иоселиани - Конь с золотым седлом

Суров облик цветущей Сванетии. Суров он оттого, что всюду здесь башни. Их пристраивали в древности к домам для защиты от врагов.

Башни в Сванетии открываются только гостю. В честь гостя режут барана и пьют рахи — водку. Для свана гость — праздник.

Нас принял первый встречный. Крепкие сванские мальчики занесли наши вещевые сумки в новый двухэтажный дом, построенный у подножия башни. Потом мальчики увели куда-то Бачо и Гиги.

Вечером хозяин устроил в честь гостей маленький пир. Но мы с Абесаломом, отвечая на многочисленные тосты и поддерживая разговор с хозяином, всё больше и больше волновались — наши мальчики не появлялись. Было уже очень темно, когда они вернулись усталые, но очень довольные. Они обошли всё селение, сходили на берег Ингури, поездили верхом на лошадях, побывали в двух старинных церквах. Но и этого им было мало. Они ещё залезли в башню, и хозяйский сын Табэк вёл их по гулким, пугающим темнотою лестницам.

С вершины башни они увидели на правой стороне реки крепость, построенную царицей Тамарой. Табэк и его двоюродный брат Чефэ рассказали, что царица Тамара выезжала сюда на лето отдыхать. Она ездила по горным тропам на прекрасном белом коне, у которого было золотое седло. И когда скончалась царица Тамара, её конь с золотым седлом убежал в горы, поднялся к ледникам и больше на глаза не показывался. Видно, не хотел, чтобы на нём ездили другие люди, видно, признавал он за хозяйку лишь царицу Тамару.

Так рассказывал Чефэ дедушка. Бачо слушал Чефэ серьёзно и ничего не сказал. А Гиги рассмеялся, и Чефэ обиделся:

— Почему смеёшься?

— Так почему же конь с золотым седлом не появляется? Что он кушает в ледниках? — спросил Гиги.

Бачо нахмурился и недовольно покачал головой, глядя на Гиги: не обижай, мол, хозяев.

— Я не знаю, почему конь не появляется, — печально сказал Чефэ. — Но бежать он бежал — это точно.

Это же подтвердили Табэк и соседский веснушчатый мальчик Гиваргила, и пока мы пили с хозяином рахи и произносили многословные тосты, мальчики крепко поспорили. И тогда Табэк не выдержал:

— Нечего спорить. Сегодня лунная ночь, и сегодня обязательно с белых гор спустится конь и заржёт около крепости Тамары.

— Но вы же говорили, что он не появляется? Давно не появляется, — сказал Гиги.

— А в эту ночь появится, — не сдавался Табэк — самый взрослый и самый серьёзный мальчик среди друзей.

— А ты видел, что ли?

— Я нет, — честно признался Табэк.

— Тогда, может, голос слышал? — не отставал Гиги.

Бачо, как всегда, молчал и слушал.

— Мой отец слышал после полуночи.

— Конь что, ждёт царицу Тамару? Зовёт ее?

— Нет. Бимурза приучил этого коня к соли.

— Кто такой Бимурза? — спросил на этот раз Бачо.

— Мальчик. Он живёт вон в той крайней башне.

— Один живёт?

— Да.

— А в школу он ходит?

— Ходит. Но он с нами не играет и не разговаривает. Он надевает чёрную сванскую фуражку отца и пропадает всё время в горах.

— А отец его где?

— Он погиб.

— Бимурза сильный?

— Сильный.

— А кинжал у него есть?

— Кинжал? Кажется, есть. Тоже от отца остался.

— И зачем ему кинжал? — пожал плечами Гиги.

— Зачем?.. Он в горы ходит? Один. Если нападут!

— Кто нападёт?

— Ну мало ли кто. Горы ведь.

— А-а! — махнул рукой Гиги. — Сочиняете вы всё. Бимурза! Конь с золотым седлом! — это сказки для Пипкии — сестры моей.

Мальчики обиделись на Гиги и Бачо. И на нас обиделись, потому что мы тоже смеялись, когда нам рассказали обо всём этом.

Но мы напрасно смеялись и напрасно обижали сванских мальчиков. Горы хранят много тайн, и из этих тайн рождаются не только сказки и небылицы, но и настоящие предания о настоящих подвигах.

Сванские мальчики верили тайнам. Они жили в горах, на берегу Ингури, и умели верить тайнам. Этому их научили горы.

Горы же их научили мечтать о верности и подвиге, потому что сами горы здесь, как мечты, высокие, таинственные и заманчивые.

иги и Бачо легли спать вместе, они долго шептались, хихикали, что-то рассказывая друг другу, но подкрался сон и накрыл их мягким одеялом. Уставшие и переполненные впечатлениями, мальчики уснули.

Моя кровать стояла у окна. Окно я оставил открытым. В него тихо струился прохладный воздух гор.

По небу одиноко плыла большая белая луна. В Сванетии луна очень большая и очень белая, потому что здесь высокие горы, и кажется: до луны можно достать рукой.

Выше тёмных горных вершин, под луною, стоял, переливался, играл светлыми тенями ледник. Внизу шумела, резвилась дочь этого ледника — Ингури. И он гляделся в светлые воды её и видел, как в зеркале, сверкающее белизной лицо своё. А Ингури мчится, клокочет, ворочает камни, бьёт волнами в подножия гор. Но они тихо смотрят на неё и не сердятся на свою дочь.

Большое терпение у гор!

Было уже за полночь, когда я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и собрался заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Такое бывает в Сванетии. Здесь не чувствуешь усталости. Я полежал, полежал и опять поднял голову, заглянул в окно. Луна поднялась ещё выше, и горы отдалились, сделались более недоступными и затаёнными, а вершины их сияли ещё ярче, и река Ингури шумела и рокотала ещё яростней, громче.

Но к шуму реки постепенно привыкаешь и тогда чувствуешь многовековую, таинственную тишину гор.

Чувствуешь дыхание ущелий, движение ледников. Чувствуешь даже рождение потоков. И тихое рождение дум своих чувствуешь…

И вдруг тишину гор вспугнул голос коня. Ржал конь. Голос его вонзился в мягкую тишину ночи, как кинжал.

Я не поднял голову. В селении много коней. Да и сам я три дня ехал на коне и, может быть, сквозь дремоту подумал, что это ржёт мой конь.

Но вот ржание повторилось. Казалось, голос коня доносился с самых гор, из потоков Ингури, со светлого ледника, призывный, тревожный, зовущий.

И я понял, что это не в конюшне и не на лугу ржёт конь.

Сделалось ещё тише. Всё примолкло, казалось, даже Ингури прижала к груди своей камни, чтобы они не рокотали и не гремели.

Конь кого-то звал. Там, где расстилались альпийские луга и росли низкие кустарники, в той стороне, где неподвижно темнела крепость царицы Тамары, раздавался голос коня. Крепость была так далеко, что голоса моего коня, коней из селения не долетели бы оттуда.

Кричал и звал кого-то другой конь. У него был громкий, дикий голос.

«Конь с золотым седлом! — вспомнил я рассказы мальчиков. — Может быть, это он?»

В горах, в ночи, призывно и тревожно ржал конь…

тром я проснулся поздно и никому ничего не сказал. «Мне, наверное, приснился сон?» — думал я. День был солнечный, яркий. Над горами и альпийскими лугами трепетало солнечное марево, и ничто-ничто не напоминало о таинственной ночи, о коне с золотым седлом. «Ну, конечно же, приснилось!» — решил я.