Анатолий Гордиенко - Детство в солдатской шинели

Нина слушала, но ее отвлекала тонкая бумажка, на которой написано было машинкой: борщ украинский, котлеты, бифштекс с макаронами, яичница, компот из свежих яблок… Нина читала краешком глаза, и у нее все сильнее кружилась голова.

Оля принесла большой поднос, дымящиеся тарелки громоздились друг на дружке.

Майор долго глядел на Нину — как она бережно несла ложку ко рту, как незаметно собрала крошки хлеба и, отвернувшись, бросила в рот.

— Ты, видимо, давно не ела? — спросил Винницкий, когда Нина вытерла губы краешком ладони.

— Я из Ленинграда, — сухо сказала Нина. — Меня вывезли этой зимой. Мама умерла от голода, отец погиб на фронте. Живу у тетки, здесь недалеко, в поселке, но там не до меня, своих едоков хватает.

Теперь майор Винницкий регулярно приводил Нину в столовую, встречал у проходной, там же и прощался. Студено бывало по утрам, когда Нина уходила бесцельно бродить по улицам, иногда рисовала березы, реку, показывала Винницкому. Однажды майор пришел озабоченный, Нина почувствовала это, но спросить не решалась.

— Я улетаю и хочу тебя познакомить с Гризодубовой.

Они пошли к штабу, но там никого не было — комполка провожала самолеты на старте.

Винницкий глянул на часы, показал на заходящее солнце и сказал, чтобы Нина дождалась и все без утайки рассказала Гризодубовой. Ждать пришлось недолго. К штабу подкатила черная лакированная эмка, за рулем сидела женщина в военной форме. Быстро выскочив из машины, она скрылась в темноте коридора. Нина пошла за ней, постучала в дверь кабинета, открыла и сказала:

— Здравствуйте, Валентина Степановна. Это ведь вы?

Гризодубова, крепкая, подтянутая, в черном берете, в кожаной портупее, подняла голову от бумаг, лежавших на столе:

— Здравствуй. Я Валентина Степановна.

Нина большими глазами глядела на посверкивающую звездочку Героя, на орден Ленина, на депутатский значок.

— Я пришла к вам, чтобы вы меня научили летать. Возьмите меня, пожалуйста, в свой полк, — запинаясь проговорила Нина.

— Ну что ты такое говоришь, девочка! У нас не детский сад, а авиация дальнего действия. У меня летчики с такими академиями за плечами…

Не закончив фразу, она стала звонить по телефону:

— Стороженко? Коля, зайди в штаб, у меня тут девочка, кстати, не ясно, какими судьбами проникшая на аэродром, в часть, угости ее летным пайком и проводи.

— Посиди пока, отдохни, — повернулась к Нине. — А то тебя выпусти, ты и спрячешься где-нибудь, знаю я вашего брата.

В кабинет, широко распахнув дверь, вошел полноватый улыбчивый человек.

— Это что за гость? — спросил он, кивнув в сторону Нины.

— Вот пригласи к себе, товарищ полковник, и побеседуй. Летать хочет, видишь ли.

— Сколько тебе лет? — спросил полковник.

— Четырнадцать. Скоро пятнадцать будет.

— Как фамилия?

— Чкалова, — еле слышно промолвила Нина.

— Час от часу не легче! — воскликнула Гризодубова и засмеялась.

— Тебя кто надоумил так говорить?

— Это моя настоящая фамилия. И не смейтесь. Товарищу Валерию Чкалову я никто. Мои родители погибли.

Гризодубова резко встала из-за стола, прошлась по комнате:

— Поговори с ней, Василь Васильич, может, что придумаешь, ты начальник штаба дивизии, у тебя власть.

Бегунов, так звали полковника, сказал Нине, чтобы она подождала его на дворе. Нина помялась, взявшись за дверную ручку, поглядела на Гризодубову.

Валентина Степановна улыбнулась:

— Старшина Стороженко найдет тебя.

В штабе дивизии Нина пробыла долго. В кабинете Бегунова ей стало уютно и покойно.

— Так говоришь, твоя фамилия — Чкалова? Ну что ж, самая летная фамилия, а это совсем неплохо для начала.

— Я думала, что Валентина Степановна другая, — вздохнула Нина. — Она ведь депутат Верховного Совета…

— Ну и что с того, что депутат, — перебил ее Бегунов. — Думаешь, ты первая просишься? К ней и стар и млад идет, а ей нужны летчики! Боевые летчики, ты это понимаешь?

— Понимаю, — прошептала Нина, и оба они замолчали.

— Гризодубова — человек не простой, — проговорил Бегунов уже спокойно. — Вот она тебе показалась грозной? Что ж, она и такой бывает, а бывает и удивительно доброй. Она третьи сутки не спит — у нее один экипаж из полета не вернулся. Связь оборвалась. Хорошо, если сел у своих… Но ты с ней подружишься, я заметил, ты ей понравилась, если, конечно, мы возьмем тебя. А для этого я должен знать о тебе, товарищ Чкалова, как можно больше.

— У меня есть метрика. Справка есть из детдома — я ведь не беглая. Похвальная грамота за последний класс сохранилась, за пятый. Может, принести? Я мигом, только чтоб меня назад сюда пропустили.

— Ну, с документами успеется, ты мне лучше своими словами расскажи про свою жизнь. Время у меня сегодня есть, так что давай, подруга.

…Жили Чкаловы в центре Ленинграда в старинном княжеском дворце, перестроенном под жилой дом, у самой Невы, окна выходили на Академию художеств, туда, где стояли загадочные древние сфинксы. Были у Нины мама, папа и трое братьев. Жили они дружно и весело. Нина была самой младшей, и ей отец разрешал в день получки первой открывать пузатый портфель. Чего там только не было! Конфеты в шуршащих серебристых обертках, душистые груши, маленькие оранжевые мандаринчики, орешки в шоколаде, пахнущая дымком тонко нарезанная колбаса. Нина аккуратно раскладывала все это на большом столе в комнате и с нетерпением вглядывалась в новые пакеты. Наконец-то! Вот он, новый альбом, кисточки, коробка с красками! Длинные ресницы Нины затрепетали, она бережно прижала альбом и краски к груди, счастливо улыбаясь.

Нина почти не выпускала альбом из рук. Рисовала сфинксов, которые шевелились под мелким дождиком словно живые, мост через Неву, золотую иглу Петропавловской крепости.

Отец работал инженером, строил дома, любил и знал старую архитектуру, часто гулял с Ниной по своим любимым улицам и рассказывал, рассказывал. Они бродили вдоль Невы, у Зимнего, а затем приходили в свою любимую «Новую Голландию», где пахло морем, смолеными канатами.

Папа с мамой были разные люди. У мамы свой мир — медицина. Лечить людей — вот высшее предназначение женщины на земле. К больным она относилась со всей душой, здоровые ее интересовали мало. И отца она полюбила, когда тот был ранен в боях с Юденичем под Петроградом и попал к ней на госпитальную койку.

Братья учились в институте, были намного старше и всегда баловали Нину, снисходительно глядели на скатерть, замазанную красками, на мраморный широкий подоконник, разрисованный цветными мелками, на купанье Нины в старом фонтане, который шумел у них во дворе.

Первые дни войны показались совсем не страшными, а наоборот, интересными. Взрослые почти перестали опекать Нину, словно отгородились. Все дни Нина пропадала около Академии художеств, рисовала снующие по Неве катера, пыталась нарисовать колонну матросов, прошагавших с песней мимо насторожившихся сфинксов, военный корабль с разноцветными флажками на мачте.