Анатолий Гордиенко - Детство в солдатской шинели

За час, за два до смены они приходили на узел связи, садились к учебному столу. Нина надевала наушники, Мария Ивановна медленно выстукивала буквы.

— Одно дело на бумаге — точки, тире, другое — помнить каждую цифру и букву на слух. Помнить как бы автоматически, не раздумывать — тут же, в мгновение записать на бланке радиограммы, ибо за ней уже бежит следующая. Бывают радисты — быстрее пулемета строчат. И надо успеть, а тут еще помехи или слабый сигнал. Мы на курсах под руководством опытных радистов пели про себя буквы, чтоб легче заучить, есть специальные фразы такие. Ну-ка, слушай, что выходит: «тетя Катя», «тетя Катя» — это «ф». Есть еще «дай, дай закурить» — это цифра 7, «я на речку шла» — двойка, «баки текут» — буква «б», «идут танкисты», «и только одна» — много всякого…

В голове у Нины весь день и всю ночь роилась, жужжала морзянка, пищала комариком. Ей и сны начали сниться необыкновенные: важная, с толстой длинной косой идет к речке тетя Катя. Плавно качаются на коромысле большие ведра. И вдруг, откуда ни возьмись, навстречу ей танки — в пыли, в дыму. У переднего с лязгом открывается люк на башне, и усатый белозубый танкист, похожий на Георгия Владимировича Чернопятова, кричит: «Тетя Катя, дай закурить! Баки текут!»

Нина старалась изо всех сил, но пока получалось не ахти как. Буквы путались в голове, схватывало судорогой пальцы, сжимавшие черный, лоснящийся каштанчик ключа.

Батькова, Винницкий, Бегунов были едины в том, что Нине надо ходить в школу. Мария Ивановна как-то съездила в Москву, привезла из дому тетрадки, пенал, перья, чернильницу-непроливайку, несколько учебников, а главное — пионерский галстук.

— Я заходила в школу, здесь, в поселке, договорилась обо всем, тебя берут в шестой класс, Нина. С командованием согласовано, Бегунов так и сказал: война войной, а Нине надо учиться. И учиться хорошо — на тебя все в классе будут смотреть по-особому. «Четверки» и «пятерки» — вот твои пули по немцам.

Нина подшила свежий подворотничок и белые полоски на манжеты гимнастерки, сложила книги и тетради в старенькую летную планшетку, подаренную по такому случаю Винницким, и отправилась в школу.

На первых порах Нине удавалось казаться солидной, немногословной. Еще бы, она не раз слыхала, как хвастались мальчишки ее класса перед шестым «б»:

— А у нас военная девочка!

Щеки у Нины расцветали, она еще прилежнее склонялась над тетрадкой. Записки от мальчишек сыпались к ней и на переменке, и на уроках. Нина была невозмутима, все внимание — учебе.

— Мое сердце отдано авиации, — говорила многозначительно Нина осмелевшим мальчишкам, звавшим ее после уроков то на каток, то в кино. Еще выше поднялся ее авторитет, когда в школьной большой стенгазете появились стихи Нины Чкаловой:

Рядом Нина нарисовала красную конницу, летящую подобно урагану. Пионервожатая, директор школы похвалили Нину, ребята выбрали ее в редколлегию.

Нина всегда училась только отлично, но сейчас ей было трудно. Иногда она приходила в школу после ночного дежурства, бывало, что не успевала сделать домашнее задание. Своим ребятам, даже учителям, даже тетке — к ней она забегала несколько раз — Нина не рассказывала, чем занимается на аэродроме, — так ей приказал Бегунов. Вначале Нине хотелось научить ребят азбуке Морзе, организовать кружок, но Мария Ивановна рассудила по-иному:

— Спешить не надо. Вот когда сама все изучишь, сдашь экзамен на радиста, тогда посмотрим.

Нина вздохнула, надела наушники, стала передавать учебную радиограмму: «Капитану Чернопятову. Я — „Чайка“, как слышите меня, как слышите? Я на речку шла, я на речку шла. Почему не заходите на узел связи? В далекий край товарищ улетает. Почему вы забыли меня, товарищ Слепов? Скорее бы лето. Будем купаться снова. Капитан, капитан, улыбнитесь». Слова складывались сами собой, Нина увлеклась и не заметила, как вторые, контрольные, наушники взяла Мария Ивановна, послушала, усмехнулась и незаметно сняла.

Радиограммы, которые шли в эфир, представляли собой пятизначные колонки цифр или букв, и радисты никогда не знали, что они передают или принимают. Приняв радиограмму, радист отдавал ее шифровальщику, тот быстро находил код и тут же переводил.

Радиограмму немедленно передавали дежурному по связи в штаб.

Однажды на узел связи зашла Гризодубова:

— Ну как, получается?

— Пока не очень, товарищ подполковник, — виновато сказала Нина, поднимаясь с табуретки, но рука Гризодубовой усадила ее на место.

— Молодец, что правду говоришь. Так держать и впредь. Можешь звать меня Валентиной Степановной, — сказала она, улыбнувшись. — Терпение и труд все перетрут. Желаю успеха, чижик, — шепнула она, наклонясь и поправляя на Нине пионерский галстук.

…Нина уже вторую неделю рылась в клубной библиотеке, но кроме статьи о рекордном полете экипажа Гризодубовой на аэроплане «Родина» ничего не нашла. Похожую статью читал в «Известиях» сентябрьским вечером 1938 года отец, усадив, как обычно, Нину к себе на колени.

Отважные летчицы Полина Осипенко, Мария Раскова и командир экипажа Валентина Гризодубова совершили перелет небывалой дальности: Москва — Дальний Восток, пробыв в небе двадцать шесть часов и пролетев без малого шесть тысяч километров. Летчицы доказали, что могут летать не хуже мужчин, что и они обладают волей, смелостью и уменьем. За мужество и высокое мастерство всем троим было присвоено звание Героя Советского Союза. Нина отчетливо помнила фотографию в газете: три подруги стоят, обнявшись, перед самолетом, три первые женщины-героини.

Кто тогда не знал имен Валерия Чкалова и Валентины Гризодубовой! Эти два имени гремели над нашей молодой страной, как радостный весенний гром. Тысячи мальчишек и девчонок восторгались ими, хотели походить на них, мечтали стать летчиками.

Для Нины будущее было ясным — она будет художником, и поэтому перелет экипажа Гризодубовой стал для нее темой очередной картины. Приветливо сияют в ночном небе звезды, сережкой висит месяц, а под ним распростер крылья серебристый самолет. Внизу земля, светлячки городов, справа на картине ночь светлеет и вот-вот первые лучи солнца вырвутся из-за края земли.

Батькова, узнав, что Нина всерьез интересуется биографией Гризодубовой, направила ее к инженеру полка Милованову, старому летчику, летавшему еще до революции на первых русских самолетах.

— Я много слыхал о ее отце Степане Васильевиче, — Милованов повел разговор с Ниной как с равной. — Был он толковым авиаконструктором, хотя при царе этого не понимали, не оценили его таланта. Да, многим тогда ходу не было, уж я знаю. Самородок он был, самоучка, сам до всего дошел, своим умом постиг. Мотор сам сделал! Понимаешь? Вот и наша Матушка вся в него. Конечно, это отец передал ей любовь к крыльям. От него и характер — пробивная, смелая, перед начальством высоким не выслуживается, своих в обиду не даст никогда. Но крута бывает, уж если расхлябанность или трусость увидит — держись.