Анатолий Гордиенко - Детство в солдатской шинели

— Здесь командир, здесь, нас вместе несли. Посмотри, сестрица. Скажи, что с ним, сестренка? Погляди пойди.

Нина заглянула в соседнюю палату, в операционную— никого. В холодном коридоре тоже пусто, в конце его, там, где была кладовка, висел брезентовый полог, Нина откинула его и обмерла — на тонком полосатом матрасике лежал мертвый летчик в комбинезоне, в унтах.

Она отошла на цыпочках, прижалась лбом к холодному оконному стеклу, закрыла глаза и стояла так долго-долго, пока не прошла противная мелкая дрожь в ногах. Нина вошла в палату, опустилась на колени у кровати раненого.

— Дядя, он жив, он велел передать вам боевой привет, — вырвалось у нее само собой, — говорит, что еще не раз полетит с вами громить фашистов.

С того дня Нина твердо решила провожать самолеты. Как только будет вечером свободная минута, она побежит на стартовую полосу. И пусть ее там увидит комполка, пусть выругает, она найдет что сказать в ответ.

Вскоре после госпиталя Нина была в наряде на кухне. Мыла посуду, чистила картошку до одурения, носила воду, одним словом, помогала поварам. Утром она увидела Гризодубову, которая пришла по обыкновению спять пробу: командир полка завтракает первым — должен знать, как кормят его подчиненных.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник? — сказала Нина.

— Доброе утро, чижик. Как живется? Садись чай пить.

Нина знала: если Гризодубова называет чижиком — значит, хорошее настроение.

— Позавчера с Батьковой принимала ваши радиограммы. Приняла без единой ошибки, — с гордостью доложила Нина.

— Старательная девчушка, не гнушается никакой работы, — вставил главный повар. — Нам бы такую на все время.

— У нее свои ночные смены есть, ребята, не менее ответственные, тут у вас еще можно пересолить, недосолить, а там, брат, на узле связи… Слушаю тебя, Нина.

— Можно мне иногда провожать наши самолеты, там, на полосе? Всегда ведь женщины провожали мужчин, шедших в бой. У меня друзья есть: Слепов, Лунц, Чернопятов, вас, товарищ подполковник… Валентина Степановна, хочу провожать…

Гризодубова отложила ложку, глотнула крепкого чая из кружки:

— Что провожать, чижик! Лучше встречать! Провожаешь — закрадывается невольно печаль: прилетит ли? А тут радость — прилетели! Ну это ты, когда повзрослеешь, когда полюбишь кого-то, тогда поймешь. Ну, а коль твердо надумала — приходи. Только не суйся под винты. Соблюдай правила, на старших поглядывай — как они, так и ты.

…Планы фашистов о быстротечной войне на Востоке провалились. Гитлеровцы обломали зубы о несокрушимую оборону Ленинграда, битые, мороженые, откатились от Москвы, вот-вот сомкнутся стальные клещи у Сталинграда, туда бомбить окруженные войска немцев летали самолеты дивизии. Плохи были дела гитлеровцев и на оккупированной территории. Повсюду возникали партизанские отряды. В Брянских лесах, в Белоруссии, на Украине действовали целые партизанские бригады. Командовали ими известные люди: Ковпак, Сабуров, Заслонов, Федоров, Козлов…

На первых порах партизаны сами обеспечивали себя оружием, не гнушались и трофейным, но этого было мало. Не хватало мин, гранат, толовых шашек, медикаментов, сковывали маневренность отрядов раненые. Центральный штаб партизанского движения, находившийся в Москве, возложил на авиацию дальнего действия ответственнейшее задание — помогать партизанам.

К концу 1942 года полеты в партизанские края стали привычным делом. Летчики сбрасывали грузы на парашютах, а если был в лесу оборудован мало-мальски приличный аэродром — садились и попадали прямо в объятия партизан. Боеприпасы быстро выгружали, вносили двадцать — двадцать пять раненых, и самолет взмывал в небо, уступая место следующему.

— Да, не забыть нам первую посадку в Брянских лесах, — рассказывал Нине и Марии Ивановне Чернопятов. — Ночь кромешная, прошли пару раз над квадратом — ничего. Потом вдруг зажглись сигнальные костры. Что там у них за поляна, что приготовили для посадки — неясно. Сажусь — бросает на кочках, но все благополучно. Выходим из самолета, а к нам бегут сотни людей. Как нас там обнимали! Дедок один подбежал, плачет: «Наши прилетели, родненькие, кровные». Щупает куртку мою, обнимает. Мне слово сказать надо — не могу, горло сжало, молчу, папиросами угощаю, «Казбек» у меня был. Все спрашивают, как Москва, как там на Большой земле. Мы не успевали отвечать, да тут и слова нужны какие-то особенные — ведь мы же почти из столицы прилетели! У меня газета была, «Правда», я им отдал — что тут было! «И мне, и мне, в наш отряд выделите!» Стали мы потом газеты возить, журналы… Время пролетело как один миг, а нам спешить надо, пока темно. В самолете всюду раненые, больше, чем положено. А как объяснить, что нельзя всех взять — перегрузка, самолет не взлетит. Не дай вам бог, девочки, видеть глаза тех, кого пришлось высаживать. Взлетели еле-еле, так и казалось, что сосны задену крылом…

Нина осталась верна первой дружбе — никого так не ждала она из полета, как Жору Чернопятова и Колю Слепова — так их запросто звали в полку.

…За окнами теплой комнаты узла связи летит косой пушистый снег. На исходе ночи, когда больше всего хочется спать, Мария Ивановна и Нина вслушивались в эфир. Шумело, потрескивало, пищало в наушниках. Нина дублировала Батькову, сидела с ней рядом за ее радиостанцией.

— Мария Ивановна, товарищ сержант, слышите, слышите? Это Жорин бортрадист. Я уже узнаю его. Он, точно он, записываю.

Радиограмма была очень коротенькой, и это встревожило Нину. Она толкнула Вадима Пожидаева, дремавшего на стуле, тот мигом принялся за расшифровку.

— Ну что там, Вадимчик, миленький? — торопила Нина, пряча, как всегда, руки под мышки. Вадим был очень молод и не обижался на такое обращение Нины.

— Танцуй, пионерка, да получше, чем вчера.

Нина смущается, достает белый кружевной платочек, вскидывает руку, делает плавно проходочку, плывет вокруг Вадима.

— Летит твой цыган, никуда не делся. Задание выполнил полностью! — кричит, улыбаясь, Пожидаев и уходит с радиограммой к дежурному по связи.

Батькова, поняв Нину без слов, кивает головой, та мигом накидывает шинель и бежит на полосу.

Буравя мощными фарами ночь, медленно надвигаясь из темноты, заштрихованной косым снегом, садится самолет. Подруливает санитарный автобус, из самолета выносят раненых, больных. В дверях появляется Чернопятов.

— Георгий Владимыч! Я здесь! С благополучным возвращением, товарищ капитан!

Чернопятов подхватил Нину на руки, потом бережно опустил на бетонку, прикрыл полой меховой куртки.

— Поглядим, какое благополучие, — хмыкнул Чернопятов, подходя к правому крылу, где светлели рваные пробоины.

— Ого, сколько! — выдохнула Нина, нежно погладив зияющие раны.