Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— А сердобольная соседка мне объяснила, что Алевтины Николаевны нет дома, она на работе, а детки где-то бегают, — закончил Полудин. — Верно? Бегают? — Он взял Леся за подбородок.

Лесь опустил глаза. Полудин говорит неправду. Все соседки сказали бы ему, что они уехали из этого дома. Ему стало стыдно за этого взрослого человека, который был Дон Кихотом, сражался со злом и неправдой. Был? Да нет, он, наверно, просто притворялся Дон Кихотом! Врун. Он вовсе не искал их с мамой Алей. Они ему не нужны. И он им не нужен. Ничуть.

А мама Аля? Что же она молчит? Почему не скажет ему, что он врун? Лесь посмотрел на нее.

Мама Аля сидела за столом очень прямо, бледная. Держала в руках чашечку с черным кофе и глядела в нее. Она сказала, не поднимая глаз:

— Наверно, вам попалась не соседка, Ипполит Васильевич, а посторонняя женщина. Она не знала… просто не знала. Мы давно уже там не живем, на Абрикосовой улице…

— Вот как? — быстро и деловито спросил Полудин.

— Да, — кивнула мама. — У нас новая квартира. Димка сейчас в лагере на Ладонь-горе. Я подумала, может, вам лучше у нас пожить, пока, до путевки. А там как хотите…

— С ванной? — спросил Полудин.

Ехали не в автобусе, а в такси с шашечками на боку. Желтый чемодан и палку с набалдашником положили в багажник. Позади. Потому что это «Волга». А вот если бы ехали, например, в «Запорожце», так чемодан ехал бы впереди. В «Запорожце» все наоборот: багажник впереди, а мотор сзади.

О таких важных вещах думал Лесь, сидя рядом с шофером, и не очень-то прислушивался к разговору взрослых на заднем сиденье. Однако прислушался, потому что мама Аля вроде бы оправдывалась:

— …Совсем забросила, на репетиции не хожу. Некогда. Двое ребят, знаете… Вечернюю работу брала. Сготовить тоже надо, постирать…

«Волга» с шашечками поднялась по шоссе далеко от моря. Вокруг все менялось, как в кино. Щетинились бетонными столбиками виноградники. Буйно цвели тамариски за кюветами, ветер мотал их, и казалось, что он раздувает розовое, сиреневое пламя. По одну сторону шоссе пастух бродил с транзистором на груди, пас шоколадно-коричневых телок, еще худых, не отъевшихся с весны. По другую сторону под голубым «Москвичом» лежал дядька, чинил, одни только длинные ноги в джинсах торчали. Его семейство сидело, разложив на обочине клетчатый плед, и бабушка в брюках разливала что-то дымящееся из термоса в пластмассовые миски. На крыше «Москвича» были привязаны раскладушка, подушка, самовар и водные лыжи.

— Дикари, — сказал водитель.

Лесь согласился, что, наверно, дикари. То есть обыкновенные цивилизованные люди, которые отдыхают без путевок, диким образом.

Проехал трактор с прицепной тележкой. В ней потряхивалась свежескошенная трава. Не стало слышно запаха бензина и разогретого гудрона. Потянуло зеленым лугом.

— Матушка моя — сено, душе легко… — сказал водитель. — Окашивают обочины.

Встречная «Волга» поглядела на них желтыми, узко поставленными глазами.

— Хороши желтые фары при тумане, — позавидовал шофер.

Проехали через поселок: заборы и деревья побелены, цветут белые акации, в садах у всех деревьев — белые ноги. А дома розовые. На улицах у калиток громоздятся, как огромные муравейники, клубки спутанной сухой виноградной лозы. Трактор приволок ее сюда с плантаций, ненужную, после обрезки.

— А в хозяйстве она в дело пойдет. Хочешь — топи, хочешь — кошару оплетай или забор… — говорит водитель. — Ты вырастешь, кем будешь? А то ступай в виноградарский совхоз работать, красивое дело. Хочешь — вино дави, хочешь — корми виноградом столицу, или дальний Север, или Дальний Восток…

Лесь мотнул головой:

— Не-а. Я летчиком буду. Наверно, на вертолете. У меня уже есть знакомый начальник аэроклуба. И самый лучший курсант — тоже мой знакомый. Он скоро будет на мастера сдавать.

— Ну валяй, будь летчиком.

Мимо проплыла поляна. На ней стояла темная прошлогодняя скирда, как огромный надломленный хлеб — снаружи черный, внутри золотистый.

— А почему коровы не едят? — спросил Лесь.

— Дурные они, что ли, сейчас есть сухое, когда свежие зеленые корма пошли, всё в цвету…

Навстречу проехали один за другим три канавокопателя с ковшами на длинных шеях, с будками водителей на боку, отчего все машины показались Лесю кривоглазыми.

И вдруг ему вспомнился красавец сухогруз.

— Знаете, — сказал Лесь, — я, наверно, все-таки моряком буду, а не летчиком. У меня отец моряк был. И еще у меня знакомый моторист есть. И я был на Судостроительном, видал, как корабли строят…

Шофер даже повернулся к нему:

— Да ну?! И в самих цехах был? И на стапелях?! А мне вот не пришлось, ни разу…

— Ага, был, — ответил Лесь. — Знаете, все корабли электросваркой сваривают, без заклепок, из большущих секций. Мы по пропуску туда ходили, с товарищем, с Вячем. Нас знакомый моторист водил. Он, на верно, сам уйдет в плаванье…

— Хорошее дело, — похвалил шофер. — Поступай в мореходку, тем более отец…

До них донесся голос Полудина:

— Отлично принимали. Цветы, аплодисменты…

С их «Волгой» поравнялась другая, без шашечек. В окно глядела собака спаниель с длинными ушами. Она увидала Леся и стала царапать стекло мохнатой лапой, а потом сунула нос в открытую флюгарку, и ее длинное ухо, развеваясь, легло по ветру.

Было интересно на все смотреть, и потому Леся мало интересовали взрослые разговоры. Но Лесь услышал:

— Преступно зарывать талант в землю, — говорил Полудин. — У меня друг — директор театра, я постараюсь для вас все сделать… Великолепно, что ванна, а не душ…

И мамы Алин голос:

— Театр для меня счастье, я бы так работала… Пусть самые маленькие роли, пусть бы я только говорила: «Барыня, кушать подано!..»

Полудин смеялся:

— Что вы, дорогая, я вижу вас в образе прекрасной Дульсинеи…

Водитель придвинулся к уху Леся.

— Артисты? — спросил он.

— Мы-гы, — ответил Лесь не совсем точно.

— Она красивая, — сказал водитель.

— Она — моя мама, — с гордостью ответил Лесь.

Доехали до дома. Шофер внес наверх желтый чемодан. В прихожей, которая сразу стала маленькой и тесной от присутствия двух мужчин, Полудин долго ковырялся в кошельке, доставая монеты.

— Как же, как же, — говорил он, — вы мне донесли…

— Да не надо, товарищ артист, я из уважения, товарищ артист.

Из стола Леся на время выдернули ноги и сложили их вместе с ящиками и с доской наверх, на полати в прихожей. Ничего, стол, мы еще вернем тебе твои ноги! Но всякие прекрасные мечи, пики и доспехи, которые обнаружились между столом и подоконником, мама Аля велела немедленно выбросить. Золотую рыбку Полудин похвалил, и мама Аля насыпала ей крошек. Глиняную кошку он взял в руки, посмотрел в ее важное, усатое лицо и засмеялся: