Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— Хребет! — крикнул он. — Ясно? У судна, как у нас, есть хребет! Кильназывается. Это, соображайте, главная, продольнаясвязь судна, его основа. Так?

— Так! — дружно ответили они.

— От хребта, от киля, поперекидут ребра, шпангоутыназываются! — и так щекотнул мальчишек под ребрами, что они подпрыгнули. — Чуете?

Еще бы не чуять Антоновых ручищ.

— Чтобы никаким штормягой костяк не смяло, для прочности, ребра опоясывают по днищу, бортам и скулам. Называется: днищевой, бортовой и скуловой стрингеры! Поняли?

Что ж они, сухопутные лягушки, чтоб не запомнить?

— Ага! Агу! Стрингеры!

— А вон кран потащил бимс! Это — поперечная балка. Бимсы свяжут меж собой оба борта, а по корабельному сказать: обе бортовые ветви шпангоутов, так? А на них сверху положат палубный настил, по нему вы будете топать, если нас с вами на судно пригласят, когда будет готово… Ясно?

— Ясно! — восторженно закричали мальчишки. — А пригласят?

— Там поглядим… — Антон улыбался, радуясь их интересу. Может, к правда, самим придется на таком судне в море ходить, или строить такие? — А теперь еще скажу про обшивку. Самая современная конструкция, — вся на сварке, без заклепок. Потому что нет прочнее сварного шва. Под всеми нагрузками испытания выдержал: не рвется! Ясно-понятно?

— Ясно-понятно!

Какой же одиннадцатилетний человек не поймет, что кораблю дальнего плавания нужен сильный хребет и крепкие стальные ребра? И поперечные крепления, чтоб выдержать удар самой сильной волны и в нос, и в скулу; и продольные крепления, чтоб принять удар в борт.

— Ну, тогда идем на стапеля.

Шли сквозь шумные цехи под стеклянными крышами, а в головах пели и звучали на все лады морские, красивые, корабельные слова: ШПАНГОУТЫ и СТРИНГЕРЫ и разные там ВЕТУИ, стальные, конечно.

— БИМС! БИМС! БИМС! — кричали они на ходу друг другу звонко и весело, будто в огромном заводском оркестре им выпала удача бить в медные тарелки: — БИММММССС!

Вдруг не стало ни стен, ни крыши, сделалось тихо. Звуки были, но они рассеивались в чистом воздухе. Пришли в самый последний, самый главный, стапельный цех под открытым небом. Тут, на стапелях, судосборщики собирали из огромных секций могучее тело корабля, его корпус. Шипели раскаленные иглы сварщиков, с высоты летели искры. А на тело судна ложились лоснящиеся, как след улитки, подернутые синевой металлические швы, соединяя секции меж собой навечно, навсегда.

Ребята и Антон стояли задрав головы. Корма уходила вверх на семь этажей, еще выше поднимались надпалубные надстройки, и совсем уже в небе сварщики-верхолазы варили мачты, сыпля вниз голубые звезды. Огромный молчаливый корабль, опоясанный лесами, по всем ярусам окруженный множеством работающего народа, осыпаемый звездами сварки, звоном и голосами, был похож на Гулливера, спящего среди маленьких человечков.

Но это только отсюда, снизу, они казались маленькими. Они не человечки, а люди, мастера, судосборщики, стапельщики, электросварщики, монтажники, кораблестроители, а одним словом сказать — корабелы, вот они кто.

Их маленькие человеческие пальцы дают силищу кораблю, и такой запас прочности, чтобы в морях и океанах ему не страшен был ураганный волнобой и переменчивый ветер, и гигантские многоэтажные валы, обрушивающиеся на палубу.

Лесь посмотрел на свои пальцы. Такие же, как у корабелов, только чуть поменьше, и больше ничего.

— Сухогруз, — с гордостью сказал Антон. — Красавец, а? Восемнадцать тысяч тонн водоизмещения. Значит, когда его спустят со стапеля, он выдавит из моря восемнадцать тысяч тонн воды!

«Как это выдавит?» — такой испуганный вопрос могла бы задать только презренная сухопутная лягушка. А все теплобережные ребята, и Лесь, и Вяч знали отлично, что на флоте так условно обозначают размеры кораблей, их объем, их вместимость. Что значит «условно»? Условились так обозначить — вот и условно.

— Ух ты-ы… — сказали мальчишки, потому что 18 тысяч тонн — это большой корабль.

— Хорош? — в сотый раз спросил Антон, когда они вышли за проходную и стали в очередь на автобус. Клетчатым платком он вытер вспотевшее лицо. — Звать это судно, ребятки, будут очень красиво, по-революционному: «Народный комиссар». И может случиться, ребятки… — он смущенно улыбнулся своим добрым широким лицом, — может случиться, я уйду на этом судне в его первый рейс.

— Капитаном? — воскликнул Колотыркин, которому давно хотелось иметь знакомого капитана.

— Догадливый ты, — усмехнулся Антон. — Помощником механика. Мотористом. Мое хозяйство будет машинное отделение.

— Так это ж еще лучше! — сказал Лесь.

Лесь встречал маму Алю и Димку на автобусной остановке. Из автобуса вышла одна мама Аля, легонькая в своем голубом платье, как девочка. На лице и на плечах — золотой загар. Самая красивая его мама, самая тоненькая и нежная на свете.

— А Димка?

Оказывается, Димку она оставила в дошкольной группе.

Лесь взял из ее рук баул, и они пошли.

— Повезло! — радовалась мама. — И Димке там хорошо, и у меня работа намного легче.

— А ты перейди туда насовсем, мама Аля.

Подумал: «Тогда и я мог бы там пожить до осени, до школы. Мы бы вместе купались, я бы, может, научился плавать».

Мама Аля объяснила: расчета нет. Лагерь от завода, только на лето, потом все вернутся в свой город. А ей как? С почты уволишься, осенью новое место искать?

— Мама Аля, я теперь рабочий класс. Мойщик бутылок. Я тебе уже, наверно, на полтуфли заработал.

Отвела со лба легкую прядь, лукаво взглянула.

— Ну вот, я и стала старухой: сын у меня работник!

Ему было приятно, что он уже выше ее плеча.

— Ма Аля, а правда, так называется — Ладонь-гора?

— Правда. Там природная терраса, высоко над морем. Широкая! На ней вся территория лагеря уместилась. А по краю, будто нарочно, чтоб ребята в море не скатились, грядой огорожена. Когда-то камней с гор нанесло, земли, кустарники повыросли. Так и живем в ладони у горы.

Великанья добрая ладонь, в ней домики-лилипуты, а дети и вовсе с булавочную головку…

— А правда, там, под горой, вода совсем голубая? Мне Антон-моторист говорил.

— Правда. И не камни, а песок, ласковый. Такая красота. Ныряла! — похвасталась и тряхнула светлыми волосами.