Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Нет, не привиделось. Вековой лес лежал. Лежал, как промчался по нему ураганный ветер, неоглядной полосой. Только что, за десять шагов отсюда, сосны стояли целехоньки, спокойные и прекрасные, а тут…

Видно, ветер был диковинной силы. Он буйствовал. Он, наверно, выл и свистел по-разбойничьи, валил лес, крутил и заламывал ему ветви-руки. Так и остались лежать сосны с поднятыми руками, пытались схватиться с умчавшимся ураганом, словно кричали что-то ему вслед, бешеному. Они падали, подминая под себя все вокруг, кусты, деревья. Нет, не все! Удивительно! Маленькие сосенки приняли на своя детские плечи поваленные гигантские кроны и спружинили, не сломились, выстояли.

Старики лежали буйными пушистыми головами в сторону гор, как шел ветер, и упрямо цвели, подняв на искалеченных ветках столбики праздничных огней.

Сейчас тут было тихо. Мертвое поле боя, где сразились сказочные чудовища.

И стало страшно и одиноко двум мальчикам в этом полегшем лесу.

— Ты чего? Ревешь? — шепотом спросил Лесь.

— А ты, что ли, не ревешь? — ответил Вяч.

Лесь провел ладонью по щекам. Они были мокрые.

— Потому что… — сказал Лесь, — как будто кладбище слонов. Или мамонтов. Они уже никогда не встанут… не смогут. А они еще живые, жалко. Хоботы задрали вверх. Лежат и трубят о помощи. А мы не слышим.

Они сидели на верху корневища и утирали щеки черными от земли руками. Щен внизу подпрыгивал на задних лапах и поскуливал. Лесь втащил его наверх.

Вяч сказал:

— Ты не расстраивайся. Не хоботы, а ветки. Они же просто деревья. И про мамонтов ты все выдумал.

Меж рваных корней, юрко пробирался красный жук «солдатик», бежал по каким-то своим делам. Все-таки стало приятно, что они не одни в лесу, есть еще кто-то живой.

— Давай съедим наши полбатона, — предложил Вяч, повернув к Лесю измазанный землей нос. — В животе легче, чем в рюкзаке, закон туриста!

Съели полбатона втроем. Стало веселей. Коготки скребнули по лежачему стволу. Белка глядела на них. Мальчишки улыбнулись ей. Щен разразился лаем. Белка хвост вздернула вопросительным знаком — и только ветки шелохнулись.

— Ну и дурак, — рассердился Лесь.

Отряхнули крошки: может, еще вернется белка.

— Пошли.

Карабкались, пробегали по лежачим стволам, ползли под вздыбленными корнями, продирались сквозь колючую хвою, а перед ними опять и опять вставал бурелом.

И Щен полз, лез, с размаху брюхом шлепался на пружинистые ветки.

Выскочил перепуганный заяц. Встал столбиком, нос дрожит. Щен — шерсть дыбом, издал грозный рык. Заяц юркнул под ветки, а Щен, стиснутый рукой Леся, лишь щелкнул челюстями.

— Скажи, какой тигр!

— Он, наверно, охотничий, только мы не знали.

Старались держаться тропы; избитая, она проглядывала из-под завалов, примятый дрок устилал ее желтыми цветами.

Высоко за тучами они два раза слышали звук мотора. Наверно, береговая авиаслужба осматривала район. Но разве сквозь низкую облачность летчик разглядит поваленный лес и двух мальчиков? Даже не стоило руками махать. Но они все-таки помахали немного. Они так уже устали, что, оседлав большой ствол, не торопились перелезать на другую сторону. С самых высоких корневищ они видели впереди только бурелом. А солнце за тучами меж тем перекатилось на западную половину неба.

Наконец Вяч выдохся совсем, отказался слезать с толстой сосны, стащил с потной головы жокейку и стал дышать открытым ртом.

И Лесь тоже не слез с сосны и тоже снял жокейку.

И тогда на них напали две вороны. С гортанными криками, с треском крыльев они камнем кидались на мальчиков, норовили побольней ударить клювами в незащищенные затылки, в лицо. Никогда в жизни ребята не видали таких злобных ворон.

У Леся по лбу текла струйка крови. Вяч с воем подполз под ветки и накрыл макушку двумя руками. Щен с лаем носился за птицами. На лету ворона долбанула его в затылок, он взвизгнул.

Лесь поднял тяжелую сломанную ветку. Хвойные кисти свистели в воздухе. Птицы, остерегаясь, стали кружить выше, а он схватил камень и запустил в них. Они отлетели на дальнее лежачее дерево. И долго еще оттуда кричали вслед мальчикам, угрожая. Когда немного прошли, увидали на земле мертвого вороненка. Он лежал, распластав сломанное крыло. Наверно, этой страшной ночью его выбросило из гнезда.

— Вяч, не будем на них злиться, они, наверно, думают, что мы с тобой лес повалили.

— А в затылок клевать честно? — спросил Вяч, потирая голову.

— Знаешь, Лев-Лев говорит, что опунции, такие ушастые кактусы, превратили свои листья в колючки потому, что их много обижали.

— Ну и что? — спросил Вяч. — То кактусы, а то вороны.

Где ты, Лев-Лев? Ты дошел? Ты около мамы Али? Ты живой, да? С вами ничего не случилось? Скорей бы мы пришли, а то мы очень устали…

— Гляди! — заорал в восторге Вяч. — Гляди, я нашел!

Он поднял желтый пластмассовый автомобильчик. Вот и примета. Наверно, сюда ходила гулять Димкина дошкольная группа, они же маленькие, далеко не могут. Значит, уже близко.

Корневище, яма, сыпучая земля, раздавленный куст, ствол, яма. Оседлали, перелезли, нырнули, проползли. «А ну, колючая, подвинься! У, чертов корень, развесил мочалу, насыпал земли нам на макушки!»

Сил прибавилось. Стоячее дерево! Другое! Еще! Они обступили их. Ребята хлопают по милой шершавой коре. Деревья стоят макушками вверх. Мальчики перелезли через последний поваленный ствол. Кончился бурелом. Они не сбились с пути, вот их тропа, тут. И опять цветут розовые колокольцы меж глянцевых листьев…

Но тишины нет. Какой-то ровный шум стоит в безветренном лесу.

— Слышишь?

— Ага. Чего это?

— Не знаю.

Уткнув нос в землю, Щен бежит далеко впереди, наверно, след учуял, долгожданный след живой человеческой ноги. Вот и тропа стала полого спускаться, вот и небо просвечивает, скоро опушка.

Щен остановился. Щен попятился назад. Отряхнул переднюю лапу. Сел и вопросительно тявкнул. Может, там еж?

Добежали. Остановились как вкопанные. Вода. Всюду среди деревьев — вода. Из нее торчат травинки, сквозь нее просвечивают мхи. Вода заполнила рытвины на тропе, прикрыла даже ствол последнего лежачего дерева.

— Давай разуваться.

Кеды на шнурках повесили через плечо. Грустный Щен потащился за ними. Вода, холодная, мутная, уже подступала мальчикам к коленям. Щен поплыл, задрав морду. Тропа спускалась все ниже. Вода накрыла большой пень, куст дрока высунул из нее желтые цветы. Она шевелила нижние ветки дубов.

Лесь взял под мышку мокрого Щена. Еще несколько шумных шагов среди мокрых кустов — и открылась опушка.

Мальчики стояли в воде по пояс, держась за ствол старого дуба. Лес кончился. Впереди расстилалась ровная, тусклая, мутная вода. В нее с лесистой горы («Триста семьдесят ступенек от шоссе», — промелькнуло в памяти Леся) с ровным шумом падали пенные грязные потоки.