Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Вот что его разбудило: взрыв! Взрывная волна ударила ему в уши!

— Вячик, Вячик, проснись! Слушай, слушай… — зашептал он.

Испуганный Вяч сел, спеленатый женской кофтой, как коконом. В сумерках Вяч увидал его вытаращенные глаза.

— Чего слушать? — спросил он тоже шепотом.

— Слышишь, как тихо? Они… наши саперы, взорвали… Чихорка не шумит, не шумит…

— Ага…

Лесь увидел: лицо Вяча расплылось в успокоенной улыбке.

— Теперь все, теперь — мирово, железно… — И он опять стал укладываться и стянул на себя всю стеганку.

Но Лесь не отстал.

— Ничего не железно, — тормошил его, шептал возбужденно, — Лев-Лев не вернулся! И никто не знает, что нужно еще взорвать перемычку, воде все равно некуда уйти…

— И чего? — Вяч опять испуганно сел.

— Кругляк… видишь, кругляк прибило, — шептал Лесь. — Он нас двоих выдержит, нипочем не затонет. Сплаваем, пролезем в мастерскую, привезем Коле передатчик.

Вяч помотал головой:

— Я туда не пролезу, у меня габариты.

— Я пролезу, я! Давай скорей, пока не проснулись. Не пустят же! А кому еще? Некому же…

— А не потонешь? — спросил Вяч.

Лесь ударил себя в грудь кулаком:

— Ни за что! — и повернулся спиной. — Развяжи платок, там узел.

Они скинули с себя чужую одежду, натянули влажные трусы. Пробрала дрожь, оба ошершавели, как гусята. Сползли на нижнюю ветку, где вчера сушились. Теперь она была в воде. Дотянулись до бревна, пытаясь подогнать его ближе, но оно только крутилось и выворачивалось из-под рук, громко булькала под ним вода.

Коля откинул руку в воду, обтер лицо. Мальчишки замерли.

— Слышали? Рвут завалы, — сказал Коля. Он увидал отдернувшиеся от бревна голые руки, увидал босые ноги. В неясном предутреннем свете мальчишки встретили его твердый взгляд: — Куда?

— Никуда, — сказал Вяч. — Просто так, — сказал Вяч. — Тут бревно.

Коля взглянул на Леся, и тот ответил сразу:

— Мы на кругляке. Он никогда не тонет. Мы привезем передатчик.

Плохо, когда старший молчит, неизвестно, что он тебе ответит.

— Дайте напиться, — ответил Коля. — Только тише, не разбудите.

Светало. Листья платана перестали быть черными, позеленели. Стал виден кончик одеяла из Димкиного гамака. Коля вернул пустую кружку. Сказал:

— Погодите. — Нашарил в кармане карандаш, протянул: — Пиши на досках: «Уплыли с Колей в мастерскую. Скоро вернемся». — Он улыбнулся: — Ну что вы так удивились? Я ж не на разряд сдавать собираюсь. На плоту поплыву. Неужели я, вожатый, вас одних пущу? А кругляк, кстати сказать, гнилой, негодный. Будете толкать плот и держаться за него, ясно?

— Ясно! — долетел к нему дружный шепот.

Лесь торопливо скреб карандашом на доске.

— Тогда уж быстрей! — Коля приблизил часы к глазам. — Теперь главное — успеть. Для нашего передатчика установлено точное время выхода в эфир: с пяти сорока пяти до шести утра. В эти минуты мы на нашей волне одни. SOS услышат и сразу определят наши координаты. Вертолет сможет без опасных поисков пробить облака и снять женщин и детей с платана… Только на SOS у нас питания хватит, и то — если батарейки не отсырели… — Закинув руки за голову, он нетерпеливо пытался распутать набухшую водой веревку, плот был привязан.

— Мы сами.

Мешая друг другу, справились с намокшим узлом. Ухватились за плот, толкнули, и он выплыл из-под платана на посветлевшую воду.

— Дышите ровнее. Озябли? Сейчас разогреетесь. — Он откинулся навзничь и лежал тихо. — Только бы пробраться в церковь, — сказал он. — Нечем перепилить решетку, а над ней узко.

— Я совсем тощий, я пролезу, — сказал Лесь и набрал воды в нос.

— Ему нельзя разговаривать, когда плывет, — сказал Вяч. Он толкнул воду ногой и поднял такой фонтан, словно на дне произошло извержение вулкана.

Коля отер с лица капли.

— А мы сколько раз проверяли батарейки. Языком соединишь клеммы, если кисло сделается — значит, годна, — сказал Вяч.

Коля усмехнулся:

— Вот вы какие технически образованные.

Вяч согласился:

— Да. И как батарейки включать последовательно мы тоже знаем. Помнишь, Лесь, на Новый год Антон пальму электрифицировал, украсил лампочками, как елку. Одну батарейку брал за короткую клемму, другую за длинную и скрутил все по очереди в одну цепь.

— Мы-гы, — ответил Лесь, подняв нос над водой повыше.

Медленно светлели небо и вода. Как миражи проплыли павильоны лежа на боку, в них недавно отряды проводили тихие часы. Судейское кресло торчало из воды, на нем сидела заснувшая стрекоза. Плот скользил над затопленными площадками и улочками пионерского города.

— Как во сне, — тихо сказал Коля.

— Не можем мы все трое видеть один сон, значит — наяву, — объяснил Вяч.

В движении согрелись. Подталкивали плот и отрывались от него.

— Держит? — спрашивал Вяч.

— Держит, — счастливо отвечал Лесь.

Свет прибывал. Сквозь выбитые окна столовой уже можно было разглядеть, что столы всплыли, и стулья висят в воде, откинув спинки. Плыли мимо коттеджей. Рамы были высажены. Над подоконником плавала тумбочка.

— Самые веселые безобразники жили в этой спальне, — сказал Коля. — В конкурсе чистоты заняли первое место. С конца. Они сами себе сочинили гимн.

В мертвом лагере приглушенно и странно звучал гимн безобразников, откликаясь в затопленных зданиях. «Пою, пою, — думал Коля, — пою, тебе наперекор, чертова боль. Пою, и ребятам не так жутко, не так трудно. Пусть улыбнутся, пусть улыбнутся…»

— Я их в море отмывал жесткой мочалкой с песком.

И они улыбнулись и сильней заработали ногами и руками.

Церквушка белела позади всех зданий, неподалеку от каменной гряды. Поросшая кустарником гряда загораживала лагерь от обрыва, ее любило за это лагерное начальство. Дождевые потоки убегали с территории по проложенным сквозь нее сточным трубам. Но взбесившаяся Чихорка завалила их. Гряда стала перемычкой, плотиной.

Может, взобраться на нее? Может, есть поблизости судно? Может, заметят их сигналы?

— Не машите без толку, сигнальте SOS семафорной азбукой. — Коля выбросил руки вверх, в стороны. Плотик мотало. — Правую вытянуть и прижать к телу — это будет S. Левую — в сторону, вверх, под углом, так!

Резкие движения причиняли ему боль. Мальчишки повторяли сигналы, брызги летели.

— Сверху оглядывайтесь на меня, подскажу.

Вскарабкались. Мокрые, зубы выбивали дробь. Над чернильным морем, раскинув крыло на полнеба, еще стояла ночная тьма. А другая половина неба с каждой секундой набирала свет, и море под ней бледнело. Нигде не было ни ходового огня на мачте, ни пенной полосы за кормой, ни звука мотора или скрежета выбираемой якорной цепи. Безголосая, безглазая, свинцово-серая мгла.