Роман Сеф - Федюня Лёвкин в Санкт-Петербурге

— Плохие стихи, — сказал профессор. — Но ты не обижайся. Я стану читать тебе хорошие. Хочешь?

— Хочу, — сказал Федюня, — очень хочу.

— В четверг приходи, утром, — сказал профессор. — А дома напомни, я дам тебе книгу. Посмотри её сам.

— Спасибо, — сказал Федюня.

Домой он вернулся довольный, с книгой за пазухой. На ней было написано: «М. Ю. Лермонтов. Стихи». Наскоро поев, Федюня открыл книгу и вдруг из неё выпорхнул листок. Кружась, опустился на пол.

— Что это? — спросил папаша.

— А вот тут было, — сказал Федюня и стал читать по складам: — «Рос-сий-ска-я со-ци-ал-де-мо-кра-ти-чес-кая пар-ти-я».

Жандармы стали перелистывать книги и рукописи.

— Дай сюда! — сказал папаша.

— Берите, — сказал Федюня и отдал листок.

Папаша прочитал листок, быстро собрался, погладил Федюню по голове и куда-то ушёл. А Федюня сел и стал спокойно перелистывать книгу. Жалко, картинок в ней было мало.

В четверг Федюня проснулся пораньше. Погулял во дворе, потом поднялся к профессору.

— А-а-а, гость пришёл, — приветствовал его профессор, — входи.

Федюня аккуратно сел на краешек стула. Отдал книгу «М. Ю. Лермонтов». Поджал губы для важности: так всегда мамка делала, когда беседовала с чужими.

— Вот что, — сказал профессор, — сейчас позовём Еву и начнём. Ну поехали!

Федюня слушал, подперев голову рукой, удивительную историю про мальчика, бежавшего из монастыря.

Поэма подходила к концу, когда — бум-бах! — сильно застучали в дверь. Профессор замер. Бум! — стукнули ещё сильнее.

— Вот что, — сказал профессор, — сидите спокойно, не волнуйтесь, — и пошёл открывать дверь.

В прихожей затопали сапоги.

В комнату вошли жандармы. Они стали двигать мебель, простукивать стены. Один из них, сидя на табуретке, перелистывал книги и рукописи.

— Распишитесь вот тут, — приказал жандармский офицер профессору.

Профессор неторопливо вывел свою фамилию.

— Теперь, — сказал офицер, — вам придётся ненадолго пройти с нами.

Федюня подошёл к Еве и взял её за руку.

Он ничего не мог понять…

Снежинки, большие мокрые, падали на шапку, таяли на носу, превращались под ногами в рыжее месиво.

Ноги сами вышагивали за угол на остановку. Конка неторопливо тащилась через город. Федюне видно было сквозь переднее стекло, как лошади размахивают хвостами.

Конка тащилась всё дальше и дальше. Проплывали за окнами серые петербургские дома.

— Путиловский! — сказал кондуктор.

Федюня встал. Вышел, направился к низкому кирпичному зданию.

Подошёл к вахтёру.

— Мне Лёвкина из модельной, — сказал он.

Сидор Филиппович вышел не скоро. Увидел племянника, который стоял, съёжившись, возле проходной, взял Федюню за руку и повёл с собой.

В мастерской было тепло, стоял станок и валялась на полу деревянная стружка.

— Садись, грейся, — сказал дядя.

Федюня поглядел на Сидора Филипповича большими своими честными глазами.

— Дядь, — сказал он, — чегой-то я не понимаю, у меня теперь отец есть, Николай Николаевич.

Сидор Филиппович быстро обернулся.

— Ка-ак? — спросил Сидор Филиппович.

— Отец, — повторил Федюня, — папаша.

— Откуда у тебя отец?

— А усыновил меня. Мне дяденька Сергей Филиппович велели. И мы на Петроградской стороне живём. Я там в гости ходил, а потом профессора в тюрьму увели.

— Кого?!

— Профессора.

— Какого?

— Борис Исаича.

Сидор Филиппович сощурил глаза:

— А ты что, ходил к нему?

— Ходил. В гости. У него внучка.

— Ты, наверное, дружил с ней?

— Дружил, — сказал Федюня. — А ещё я дяденьку Сергея спросил: «За что профессора в тюрьму?», а дяденька Сергей говорит: «Плохой он человек». И папаша тоже так говорит.

— А папаша хороший человек? — спросил Сидор Филиппович.

— Хороший, — сказал Федюня.

— А дяденька Сергей тоже хороший? — спросил Сидор Филиппович.

— Тоже хороший, — сказал Федюня, утирая нос рукавом.

— Вот что, — сказал Сидор Филиппович, — я сейчас у мастера отпрошусь. Пойдём ко мне домой. Дело серьёзное.

…Пришли на самую окраину, где стояли низкие бараки. На верёвках висело промёрзшее бельё. На одной из дверей мелом была нарисована цифра «5».

— Вот мой дом, — сказал Сидор Филиппович.

Толстая молодая женщина в фартуке, увидев Федюню, ахнула.

— Племянник? — спросила она Сидора Филипповича. И, не дождавшись ответа, бросилась к Федюне. — Да я тебе тётка, а ну садись. Ноги мокрые? Снимай башмаки. Живо!

Федюня и оглянуться не успел, как его накормили постными щами. Дядька улыбнулся.

— Сдвинься, Марья, — сказал он жене. — Дай мне с парнем поговорить.

Жена не подпустила его.

— Не лезь, — сказала она. — Пусть мальчик отдохнёт. Худенький ты, — заявила она. — Переезжай к нам жить.

— Нельзя мне, — сказал Федюня. — Сергей Филиппыч сердиться будут.

— Сдвинься, — сказал Сидор Филиппович жене на этот раз строго, — и вообще сходи в лавку, нам поговорить надо.

Тётка вздохнула:

— Так и быть, схожу. Только быстро вернусь.

— Хорошо, — сказал Сидор Филиппович, — иди… Давай рассказывай всё, — повернулся он к Федюне. — Давно ли ты со своим новым отцом живешь?

— Не. Не очень.

— А когда ходил к профессору, тебя потом расспрашивали, что видел?

— Да, — радостно сказал Федюня, — там книги интересные.

— Весело, — сказал Сидор Филиппович. — Но ко мне-то как догадался приехать?

— А когда дяденька Сергей на профессора сказали, что плохой. Не могёт этого быть.

— Ясное дело — хороший, — сказал Сидор Филиппович.

— Я же говорил, что хороший. А в тюрьму за что?

— Дурачок ты, — сказал Сидор Филиппович, — не смыслишь ничего. Но я тебе объясню. Не сейчас. Позже. Ты оставайся у меня. Домой не ходи.

«Всё позже да позже, — подумал Федюня, — и к царю позже».

— Я пока у дяденьки Сергея поживу или у папаши, — сказал Федюня тихо. — Нельзя мне.

— Не пушу я тебя, — сказал Сидор Филиппович.

— Нельзя мне, — повторил Федюня, — добрые они. Только зря на профессора наговаривают.

— Пусть так, — сказал Сидор Филиппович сердито. — Об одном прошу: приезжай почаще. Будешь приезжать?

— Буду, — сказал Федюня.

— Часто, — сказал Сидор Филиппович.

— Буду, — сказал Федюня.

— И ещё одно: дядьке Сергею ни слова обо мне. Он меня не любит, а я его.

Федюня кивнул головой.

— Ты рассказывай ему и папаше поменьше. Могут получиться плохие дела.