Валентина Путилина - Журавка. Радугань

И она очень добро улыбнулась Ярошке. Наверное, она, как и Ярошка, вспомнила трудный день в их жизни. Они его никогда не забудут. А случилось вот что в тот день, о котором они вспомнили. Сначала было весело. Они с мамой плавали, смотрели просто так на море, рассказывали друг другу смешные истории. Потом расстались. Мама пошла домой, а Ярошка к ребятам. Перед вечером к ней прибежала соседская девочка, дочь дяди Андрея.

— Скорее идите! — закричала она. — Ярошка чайку подбил из рогатки. Ребята собираются ее в огонь бросить. Костер они там жгут. Ой, скорее!

Вера Николаевна побежала за девочкой. Там, где они сегодня загорали с Ярошкой, собралось много ребят. Трое больших ребят с Ярошкой гоняли чайку по берегу, свистели, бросали в нее камнями. Она не могла взлететь, потому что ее ножки и крылья были перевязаны проволокой.

— Эй! — услышала Вера Николаевна. — Эй, Ярошка! Бросай чайку в костер. Смотри, как он разгорелся.

Ярошка не успел бросить, он увидел маму.

— Дай мне чайку, — сказала она тихо.

Тот испуганно взглянул на нее и подал птицу. Вера Николаевна молча раскрутила проволоку на чайкиных ножках и крыльях. Ребята стояли, не смея убежать, сами не понимая почему. Чайка забилась так сильно, что вырвалась из рук и заковыляла к воде, оставляя на светлом песке капельки крови. А Вера Николаевна вдруг заплакала.

— Мамочка! — закричал Ярошка. — Ты из-за чайки плачешь? Не плачь, ей не больно!

— Она живая, — сказала Вера Николаевна, удивляясь, что ее сын не чувствует чужой боли.

— Не больно ей, — пытался оправдаться Ярошка. — Я всегда стреляю в птиц из рогатки. И всегда попадаю. Им не больно.

Вера Николаевна взглянула на него и сказала раздельно, незнакомым голосом:

— Мой сын любит убивать? Он любит мучить живых? Я не знала этого. Ты не человек, если можешь делать такое! Ты фашист! Я не хочу такого сына!

Она взглянула на ребят, которые мучили чайку и собирались ее сжечь, и сказала так же раздельно, как говорила Ярошке:

— Вы жестокие, злые нелюди! Из таких палачи вырастают.

Она подняла лежащую на песке чайку и понесла ее домой. Никогда еще Ярошка не замечал, что его мама так сильно хромает. Он бросился следом, не думая о том, что ребята могут посмеяться над ним. Но они и сами были смущены словами Веры Николаевны и молчали. Им таких страшных слов никто не говорил. Ярошка бежал за матерью и, стараясь заглянуть ей в глаза, твердил:

— Мама, я не фашист. Я не мучил ее.

— Ты был рядом, — ответила мать, — но не защитил ее.

Она шла берегом и не видела ни моря, ни берега, ни плачущего Ярошку. Она видела девочку в сарафане с вышитыми белыми чайками. Вот эта девочка бежит по берегу. Ей трудно, она проваливается в песке. Но она не смеет остановиться. Немец с автоматом командует: «Бегом!» Девочка теряет силы, падает и снова поднимается. «Шнель, шнель! Быстрее!» — веселится немец, целясь из автомата. На косогоре стоят другие немцы и смеются. Девочка в светлом сарафане представляется им птицей, а немец — охотником.

Над морем носятся чайки и кричат отчаянно и скорбно, жалея девочку в голубом сарафане. А она молчит. Она понимает, что никто не может спасти ее. Потому что идет война и в Радугани немцы. Она не плачет. Зато русские женщины, видевшие ее, плакали от горя и оттого, что не могли ей помочь. Так же, как не могли помочь девочкиной матери, которую только что расстреляли немцы.

Немцу надоело гонять свою жертву. Он выстрелил в нее и ушел. И тогда женщины унесли раненую девочку.

О ней вспомнила Вера Николаевна, когда возвращалась домой с чайкой. Будто не чайку сегодня гоняли по берегу, а человека. Ту девочку в голубом сарафане.

Сзади, не переставая, скулил Ярошка.

— Мамочка, скажи, что я не фашист.

Он знал, что нет на свете ничего хуже фашистов. Об этом часто говорили в Радугани. Здесь их помнили люди с войны.

Вера Николаевна не отвечала. И, только остановившись у калитки, сказала:

— Помнишь, я рассказывала тебе про девочку, она была тогда чуть старше тебя. Я рассказывала, как гонял ее немец с автоматом по берегу.

— Помню, — заторопился Ярошка, обрадовавшись, что с ним заговорили. — Это же ты была, мама.

Но Вера Николаевна будто не слышала Ярошку и продолжала:

— Немцу захотелось ее убить. Просто так. Он считал, что ему позволено убивать. Наверное, в детстве он любил мучить все живое. И птиц, и зверей — все, что он мог осилить. А потом он людей стал мучить. Потому что нечеловеком был.

И Вера Николаевна снова посмотрела на Ярошку, как на чужого.

— Я ненавижу жестоких, если это даже и сын. Уходи от меня навсегда! — сказала она и закрыла перед ним дверь.

Она смыла с чайки кровь, перевязала и положила ее на коврик.

Чайка лежала недвижно. Вера Николаевна тоже не шевелилась, смотрела опечаленно перед собой и думала о чем-то трудном.

Из-за тонкой стены доносился разговор. Ярошка оправдывался. А в ответ выговаривал ему суровый и осуждающий голос бабушки Анисьи. Потом голоса смолкли, и Вера Николаевна уснула. Ночью ее разбудила бабушка Анисья.

— Беда! Ярошке плохо. Плачет, мечется, жар у него.

Тревожные слова бабушки Анисьи заглушались раскатами грома. Все звенело и рассыпалось. А у самых окон билось и шумело море. Была сильная гроза.

— Говорю я тебе, — повторяла бабушка Анисья, — огнем пылает Ярошка! Плохо ему.

Вера Николаевна сразу вскочила и побежала на половину бабушки Анисьи. Молнии били в горы, рассыпаясь над Радуганью. А море бурлило все сильнее, пугая своим шумом. В комнате у бабушки Анисьи горела свеча, электрический свет она выключила из-за грозы. На диване метался Ярошка.

— Сыночек, что же это ты? Успокойся! — ласково говорила Вера Николаевна. Но Ярошка не слышал ее. — Сейчас я за врачом сбегаю, — засуетилась она. — Обязательно нужен врач!

— По такой-то грозе! Страшно ведь там! Не ходи! — испугалась бабушка Анисья.

Но Вера Николаевна уже бежала по пустынным улицам, на самую окраину Радугани.

Ночью Ярошку увезли в больницу. Нашли у него какую-то странную болезнь. Врач сказал: «Нервное потрясение».

После больницы он еще некоторое время лежал дома. Тут же в комнате жила чайка. Она, как и Ярошка, выздоравливала медленно. И за это время больные привыкли друг к другу. Когда чайка окрепла, Вера Николаевна сказала:

— Пора ей на волю. Пусть летит к своим чайкам.

— Конечно, пора, — обрадованно согласился Ярошка.

Они выпустили чайку далеко за Радуганью, чтобы не обидели ее снова местные мальчишки. Чайка неловко заковыляла по берегу, будто разучившись летать. Потом подпрыгнула и взлетела. Ярошка посмотрел ей вслед, виновато улыбнулся и сказал:

— Мама, скажи, что я не фашист. Скажи!

— Ладно, Ярошка. Ты прости меня за эти слова. Сильно я тебя обидела. Но мне было жалко чайку. Я никогда тебя не назову так. Только ты запомни на всю жизнь эту чайку. И еще помни: когда ты мучаешь птицу или зверя — мне больно от этого. Я не хочу, чтобы из моего сына вырос жестокий человек!