Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

И тут я почувствовал что-то вроде сожаления. Конечно, встретиться с привидением было бы очень страшно, но все же любопытно… И мальчишкам было бы что рассказать.

Костер мальчишки разожгли отменный. Освещенный его пламенем круг выглядел в непроглядном мраке таинственным сказочным островком. Временами на людей, расположившихся у костра, падал зловеще багровый отблеск, и начинало казаться, что это вовсе не джигиты наши, а ночные тати, возвратившиеся с разбоя в дремучем лесу.

Я подвел вороную ближе к костру, стреножил ее и опустился на траву рядом с Ахметом: он водил в ночное Бикбулатову лошадь. Неподалеку от нас сидели Закир с Хисамом, Сэлим… С той стороны костра вроде бы ласково на меня посмотрел Ахат-абы. Мальчишки уже давно дразнили меня его шурьяком. Ну и пусть!

— Поздно ты… — заговорил, повертываясь ко мне, Ахмет. — Привидения-то не гнались за тобой?

— Гумер ведь шакирд, — не то в шутку, не то всерьез сказал Закир. — Молитву небось прочитал!

— Плевало привидение на молитву!

— На том месте пасечник Сабит-абзы мне встретился, — сообщил я скорее, чтобы не дать разгореться спору.

— Болтай! — Ахмет недоверчиво качнул головой. — С чего Сабит ночью в лесу будет шататься? Он, поди, давно дрыхнет!

— Да нет же, вот давеча только видел его. В бешмете своем, на голове шляпа войлочная.

— А-а-а, понятно, — протянул Хисам. — Сколько тебе лет, Гумер?

— В этом году десять сровнялось.

— Так оно и есть! Привидение к детям милостиво. Вот и появилось оно перед тобой в Сабитовом обличье.

Я остолбенел. То-то он будто из-под земли возник. И говорил чудно́, вроде бы спросонок!

Сэлим, позабыв про картошку, что в золу закапывал, с опаской оглянулся на лес, подступавший к поляне.

— Слушай, а ты ничего не заприметил? — спросил он шепотом, точно боялся быть услышанным привидением. — Следы ног остались от твоего Сабита? Ведь у привидений следов не бывает!

Тут все загоготали.

— Скажешь тоже! Кто в эдакой темени следы разглядит?

Ребята принялись печь картошку. Я тоже просунулся к костру, закопал в горячую, с искрами золу крупные картофелины, сухих сучьев сверху набросал. Костер разгорелся. Желтовато-красные языки огня метались из стороны в сторону, а то вдруг заволакивались дымом, и от горького дыма щипало в глазах.

Шустрые, ненасытные лошади давно отошли в дальний конец поляны. Но изголодавшиеся, особенно кобылы с жеребятами, паслись тут же, поблизости. Отовсюду слышалось торопливое хрустанье, туп копыт, звяканье цепных пут.

Картошка у многих уже испеклась, и они с аппетитом уплетали ее. Другие, полеживая на боку, не спеша рассказывали о виденном, слышанном и о разных лесных приключениях.

Оказывается, нашему лесу нет ни конца ни края. Он тянется от нас до села Яни́ль, оттуда спускается по склону до берегов Меши́ и так вдоль реки добирается до Волги и соединяется с ее лесами. И есть у нас чащи, куда нога человеческая не ступала; не только волки, медведи водятся там, но и разбойники-душегубы прячутся.

— А шурале? — спросил Ахмет.

— Есть, есть! — выскочил тут Шайхи, не дожидаясь ответа взрослых. — Во-от такие у него длинные пальцы, во-от такие рога!

— А видел его кто? — опять задал вопрос Ахмет.

Сэлим сидел перед костром, подогнув под себя ноги, и, посыпая картошку солью из спичечного коробка, чавкал и, давясь, говорил:

— Есть, меленькие, все есть. И шурале и привидения.

Мы, мальчишки, наслушавшись всяких страстей, боязливо посматривали на окутанный мраком лес. И все же не было ничего притягательнее наводящих ужас лесных историй. Я навострил уши, чтобы не пропустить ничего из рассказов джигитов, а сам уставился на закраешек костра. Закопанная куча картошки словно ожила. Зола ссыпа́лась с нее, стекала. То здесь, то там с пыханьем выбивался горячий пар. Это картошка задышала с жару.

— Испеклась у тебя картошка, — безразличным голосом проговорил Ахмет. — По запаху чую.

— Потерплю малость. Тогда она румянее, вкуснее будет.

Но вот я одну за другой выкатил картофелины из золы, собрал в шапку, чтоб распарились. Потом уселся, поджав ноги, стал картофелину студить, из ладони в ладонь ее перекатывать. Из-под обгорелой кожуры показалась вкусная румяная корка. А дух был какой!

Ахмет повернулся на другой бок, заговорил с другими мальчишками. Мы знали, что мачеха гонит Ахмета в соседние деревни за подаянием, знали, что он стыдится этого. Но никогда не слышали от него ни слова жалобы. Если кто встречал его, когда он с сумою возвращался в деревню, у него был один ответ: «Работу искал…»

Внезапно Ахмет обернулся ко мне и спросил:

— Что вкуснее — картошка или яйцо?

— Картошка! — ответил я.

— Ну да, картошка… — проговорил он и тут же задал другой вопрос: — Что вкуснее — мясо или блины?

— Картошка!

Я пододвинул к Ахмету шапку с картошкой.

— Что ты! — отказался он. — Я просто так говорил.

Схватив Ахмета за плечо, я силой повернул к себе. Он молча вскинул на меня глаза и, протянув руку, взял картофелину.

Над поляной разлился едва приметный розоватый свет. Вокруг все замерло. И в этот миг из-за леса, словно огромный красно-желтый круг, вынырнула луна. Казалось, она вырвалась из диких зарослей и взбирается на небо по маковке леса, перекатываясь с вершины на вершину. И вот наконец оторвалась от леса и серебристым блюдом засияла в небе.

— А почему луна, пока докатится доверху, белеет и светлеет? — спросил я у Закира.

— Как не побелеть? Видишь, сквозь какие белые облака проходит, омывается!

Верно! Над лесом, как раз в том месте, где пробиралась луна, висели белые, легкие облака.

Тем временем на поляне стало совсем светло. Как будто луна весь свой свет опрокинула на нас.

Мы с Закиром, подложив под головы руки, легли навзничь и залюбовались мерцающими в небе звездами, большими и малыми их сплетениями.

Когда долго смотришь на звезды, начинает казаться, что они видят нас, что это нам они мигают, хотят дать знать о каких-то небесных тайнах. Глядя на них, даже забываешь, где ты, и чудится, что взлетаешь к ним, к далеким звездам.

По краю неба, ярко вспыхнув, покатилась звезда.

— Шайтаны всё норовят в небо взобраться, — объяснил Закир. — Но шалишь! Ангелы враз поддают им и скидывают оттуда! Видишь, огонь по небу прочертился!

Я не знал, верить ему или нет. Что-то он посмеивался очень хитро.

Зыбкий свет луны лился и лился на землю. Вместе с ним низошло на нас и теплое, мягкое безмолвие.

В неожиданной этой тишине намаявшееся от бесконечной беготни, от работы тело понемногу охватывалось дрёмой. По ногам пробегала легкая дрожь, я испытывал такое удовольствие, что, казалось, разомлею совсем, растворюсь.