Иван Сабило - Пробуждение

— После этого, Сереженька. Только ты забываешь обойти Наташу. А остальное все правильно.

Удовлетворенный Шульгин перестал выплясывать и неожиданно сказал:

— Он и мне пообещал, этот ваш драгун.

— Уже? — удивился Валерий.

— А я раньше не знала, кто он такой, — сказала Витковская. — Думала, просто глуповат вообще и толстоват для хореографии. А способности у него есть, хотя конституция и не для танцев.

— Да, он способный, — подтвердил Валерий. — Но танцевать ходит, чтобы лишний жир сбросить. Сам говорил, что родители заставляют. Папа у него шишка в исполкоме, а мама — неудавшаяся балерина. А вообще он с успехом мог бы стать чемпионом по уличной драке!

— Он ведь и с тобой дрался, — сказала Витковская.

— Было, — сказал Валерий. — Помнишь, в прошлом году синий фонарь носил?

— Но ведь ты говорил, что это тебе в хоккее?

— Мало ли что я говорил. Кому интересно признаваться, что тебя поколотили?

Шульгин слушал Валерия и не понимал: как это парень может говорить о собственном бессилии?

«К чему же тогда хореография, искусство, если быть в душе слабаком? Даже в танцах есть партии женские, а есть мужские — не зря же это!.. Значит, и в себе нужно воспитывать мужчину, а не жаловаться, что тебя поколотили. А то выйдет на сцену лев… с душой мышки-норушки…»

— Ах, Обносов! Ах, соловей-разбойник!.. Сережа, а ты не боишься?

— Нет, я быстро бегаю…

Витковская и Головко посмотрели на него и рассмеялись. А Витковская сказала:

— Ну, тогда тебе нечего бояться. В случае чего — поминай как звали! Я-то думала, ты мужественный парень. Но ведь не от каждого Обносова можно убежать, и тогда что?

— Тогда скажет, что играл в хоккей, — ответил за Шульгина Головко.

— Там видно будет, — сказал Шульгин.

— По-моему, лучше фонарь в драке, чем… Ладно, не мое дело.

Шульгин дошел с ними до угла и попрощался. Витковская напоследок сказала, что занятия через день, и подмигнула. А он, услышав «занятия», тут же пошел на «ручеек». Повернулся к своей улице и увидел, что навстречу шла учительница математики Маргарита Никаноровна. Она несла картошку, и ей было скользко и тяжело на засыпанном мокрым снегом асфальте.

Шульгин остановился. Он не знал, что делать. Видел, что ей тяжело, а сдвинуться, чтобы помочь, не мог. Даже сделал шаг за угол. И тут же представил, что кто-то наблюдает за ним со стороны и понимает, что происходит на улице.

Шульгин быстро подошел к Маргарите Никаноровне и взял у нее авоську…

Ему было радостно возвращаться домой. Он торопился рассказать кому-нибудь о событиях этого длинного дня. Взлетел по лестнице и еще с порога закричал:

— Мама, дай поесть!

Мать приложила палец к губам и сказала:

— Тише, сынок. Не раздевайся. Я вызвала к соседу неотложку, ты выйди на улицу и покарауль, чтобы не искали.

Шульгин заглянул к соседу.

Анатолий Дмитриевич по-прежнему лежал на кровати. Поверх одеяла накинута старая овчинная шуба, в которой зимой он изредка ездил на рыбалку. Рядом с кроватью — табурет, и на нем — чашка и градусник. Но что это? У него разбитое, с кровоподтеками лицо, правый глаз затянуло синим кругом, губы кровоточат, на щеке — темная рана.

Анатолий Дмитриевич усмехнулся и прикрыл глаза. И тут же застонал. Дрожащими пальцами он сжимал край одеяла. Серый, небритый подбородок вздрагивал от напряжения и боли.

— Что с вами? — спросил Шульгин.

Сосед отвернулся к стене. В углу его глаза скопилась крупная слеза — вот-вот скатится на подушку.

— Упал я, Сережа, — глухо проговорил он. — Потерял сознание и упал лицом на батарею.

— Пройдет…

— И не надо, чтобы проходило. В рай пора, потому что никакой радости у меня тут, на земле, во всю мою жизнь не было и нет.

— Еще посмотрим. И что за народ? Недавно в путешествие звал, а тут помирать собрался? Врачи не дадут, вытащат, — весело говорил Шульгин. И вдруг ему впервые открылось, что сосед живет непонятной и совершенно скрытой от всех жизнью. Он ушел от людей, расставил вокруг себя столбы и натянул колючую проволоку. Только его, Шульгина, он пропускал к себе, да и то лишь потому, что жил с ним в одной квартире.

«Зачем это ему? — подумал Шульгин. — Ведь эта проволока и ему самому не дает возможности выйти в открытый и свободный мир…»

Анатолий Дмитриевич повернул к нему лицо и покачал головой. Стал медленно говорить:

— Врачи, браток, для насморка. Они, браток, для облегчения мыслей. А если что серьезно, они не говорят никогда, скрывают от больного. Правда, и больной иногда не хочет знать правду… Хочу потолковать с тобой, потому как считаю тебя своим наследником.

— Каким еще наследником? — спросил Шульгин.

Сосед помолчал. Приподнялся на локоть и, глядя Шульгину в глаза, спросил:

— Ты про пистолет — никому?

— Да что вы, я и забыл.

— Это хорошо, я уже отдал, — тихо сказал Анатолий Дмитриевич. — Но ты про пистолет не забывай. Может случиться, что к разговору о нем мы еще вернемся.

— Так говорите сейчас.

— Рано. Придет пора, скажу… Я ведь все ждал, когда подрастешь. Хотел с собой взять… Спишь, бывало, а соска во рту. Думаю, богатырь! Так оно и вышло — по комплекции ты действительно богатырь. А вот соску пока не бросил.

— Зачем это вы, Анатолий Дмитриевич? Мне ведь уже этим сном все уши прожужжали, — обиделся Шульгин.

— Я почему об этом говорю? Потому что и сам до восемнадцати лет… Всего и не перескажешь, и на воловьей шкуре не запишешь — места мало.

Он поднял руку, прикоснулся к голове. Шульгин видел, что ему трудно продолжать разговор. И все же Анатолий Дмитриевич пытался преодолеть себя. Что-то в нем билось, просилось наружу, какая-то тайна не давала ему покоя.

— Боюсь, просыпаться начал, — пробубнил Шульгин. — В танцевальный кружок пошел.

— Выбрал место. Будто, выкаблучивая польку, уже и сонным не будешь? Да и какой из тебя танцор? Ты парень видный, должен мужским делом заниматься. Я на этих танцоров балета, затянутых в нижнее белье, без тошноты и смотреть не могу. Все кажется, не настоящие они, не такие, как все нормальные мужики… В общем, поговорить надо. Своих детей, ты знаешь, у меня не было. Рос ты у меня на глазах. И нянчился я с тобой, и песни тебе, какие знал, пел. Так что твое детство и во мне какую-то жилку задело…

Открылась дверь, и заглянула мама.

— Сережа, как тебе не стыдно? Иди на улицу, вот-вот машина подъедет.

— Зайди ко мне завтра после школы. А в больницу положат — туда. Только обязательно, слышишь?

— Вы не сдавайтесь, — сказал Шульгин.

Он выскочил из дома и увидел машину скорой помощи. Из нее вышли двое мужчин в белых халатах поверх пальто. Маленький, с бородкой, вгляделся в табличку с номерами квартир.