Яков Пинясов - Шумный брат

Он всё знал. Ну всё, что есть на свете, что было и что будет. Иначе как бы он управлял всеми другими учителями?

Они все ему первые кланялись. И географ Фивёйский, и историк Картавин, и Глафира Ефимовна, и даже самый старый, седой преподаватель мордовского языка Пургасов первыми приветствовали Иерихонова. Пургасова царская власть в Сибири в кандалах держала. За то, что ходил по деревням, записывал мордовские песни и сговаривал крестьян требовать школ для мордовских ребят, чтобы учились на родном языке.

В революцию он героем стал, белых бил и гнал. Ставили его там, в Сибири, большим начальником. А он на родину потянулся, как только узнал, что открылась школа для подготовки учителей. Говорили, что это ему партия посоветовала.

А Глафира Ефимовна? Она у нас в Мордовии в ссылке была. Сама родом из прекрасного города Киева. После революции вольной птахой могла на родину улететь. Ан нет — она тут нужнее. В Киеве образованных людей много, а у нас нехватка таких. Кто же лучше её преподаст мордве русский язык? Ведь она с этим народом в горе подружилась — зачем же бросать его в радости? И осталась там, где нужней, потому что она коммунистка.

Казалось бы, только учись да радуйся.

Мы бы и радовались, кабы не кулацкая зависть. Чужое счастье богачам ненавистно. Вот они, злыдни, и стали пропихивать в интернат своих детей. С чёрного хода, обходом, обманом к нашему пирогу припускать.

Вначале тихо, тайно исподволь стали кулацкие сынки кусочки откусывать. А потом всё наглее, нахальнее. И вот уж хотят сожрать весь пирог, нас локтями отталкивают. Да как ловко!

А мы, бедняцкие дети, стали из интерната уходить.

— Отсеиваются дети бедноты, отсеиваются… — разводил руками наш директор, вздыхая горестно.

Словно мы были полова, мякина да сорняки, которые отсеивают во время веяния на ветру. Подбросят повыше на лопате — тяжёлое зерно на ток падает, а вся эта шелуха по ветру летит.

Две девочки в няньки нанялись. Трое мальчишек — кто в лавочки на побегушки поступил, кто к сапожнику в ученики, кто к паяльщику в подмастерья.

Наши учителя встревожились. И Пургасов, и Глафира Ефимовна. Даже Оля. Она очень переживала это бедствие. И всё твердила мне, всё упрашивала:

— Берёзкин, держись, пожалуйста! Пожалуйста, не отсеивайся, Берёзкин!

Ну отчего же это получалось, чепуха такая? Чего же это дети бедняков не ценили того, что давала им новая власть?

— Плохая подготовка сказывается, — утверждал директор. — Неспособность бедноты к умственному труду. Следствие вековой отсталости!

Пришёл в интернат товарищ Пальмин, позванный Глафирой Ефимовной и Пургасовым. Поговорил со всеми педагогами. И почти все винили самих отсеивающихся ребят. И ученики-де неважные, и озорники они…

Пальмин слушал, задумался. И вдруг увидел из окна меня, пробегавшего мимо учительской.

— Шумный брат! — позвал он меня. — На минутку.

Я подошёл.

— А почему же этот озорник не отсеялся? — спросил у педагогов Пальмин, указывая на меня. — Как он учится?

Педагоги ответили, что учится Берёзкин хорошо.

— Странно, странно… — проговорил Пальмин. — Вот вам и представитель бедноты, неподготовленный к умственному труду. Что-то он не подтверждает вашего правила!

— Из всякого правила бывают исключения, — сказал директор и посмотрел на меня зло.

— Так почему же ты не отсеялся, Берёзкин? — обратился ко мне Пальмин.

— Потому что я хочу быть командиром культурного фронта!

— Ответ точен. А почему же другие отсеялись, скажи нам, Берёзкин!

— Вы сказку про кукушкиных детей слышали? — спросил я, не отвечая на вопрос.

Пургасов усмехнулся, а другие не поняли. Они мордовскую сказку не знали.

— Так вот, бабушка мне рассказывала, как обманула кукушка маленькую птичку мухоловку. Подлетела бездельница к её гнезду. Раззавидовалась, какое оно тёпленькое до хорошенькое, пухом выстеленное, и говорит мухоловке:

«Счастливая ты, снесла четыре яичка, выведешь четверых птенчиков. А у меня яичко только одно. Как его высиживать? Как на нём сидеть? Сделай доброе дело, возьми его пятым. Положи в самый дальний уголочек. Глядишь, и мой птенчик выведется. Уж я за ним тогда прилечу. Уж я тебя тогда поблагодарю. Всем твоим деткам по большущему червяку принесу». Мухоловка разжалобилась и приняла кукушкино яичко. Ну, а там знаете что случилось? Кукушонок как вывелся, как в силу вошёл, так и повыкидывал всех мухоловкиных птенцов из гнезда…

Педагоги прослушали сказку в молчании. Глафира Ефимовна — в тревоге. Пургасов — усмехаясь. А Пальмин — постукивая пальцем по столу.

— Может быть, ты скажешь, Берёзкин, кто же это у нас в роли кукушонка? Или даже кукушат? Как их имена и фамилии? — строго обратился ко мне Иерихонов.

И все педагоги посмотрели на меня строго.

— А я вам не ябедник! — крикнул я. Вскочил — и вон из учительской.

Глафира Ефимовна потянулась было за мной, но Пальмин остановил её.

Вскоре он ушёл. И на этом всё кончилось.

В тот день кончилось. А вообще-то оно ещё только началось, наше побоище с «кукушатами». Вы уже, конечно, знаете, кто они: Андрон, попович Толька, щекастый Пряничный и другие подобные.

Вот так же, как Андрон, явились они в интернат с подложными справками, в обносках. Притворились, примирились, а потом так приспособились, что захватили все тёплые местечки и вошли в силу.

Мы не замечали, чтобы им особо потворствовали педагоги, но вот завхоз Бахйлов явно держал их сторону.

Противный это был тип. Мы его прозвали «Захвост». Однажды он вёз нам продукты на лошади и был так пьян, что едва на ногах стоял. Сидел на телеге и, уронив вожжи, держался за хвост лошади.

Бахйлов только и делал, что добывал продукты и никак не мог накормить нас досыта. Хотя сам ходил и постоянно икал от излишней сытости.

Толстый как бочонок, с утра он наливался пивом в соседнем ларьке. Долго стоял, держась в хвосте очереди, а потом жадно утыкался в кружку, опустив в пену вислые усы.

Кто он был, откуда? Наверно, без роду без племени, потому что не любил никакой народ. Над всеми смеялся.

Был у нас паренёк из Пензы. Так Бахилов его дразнил: «Эй, пензя, поймал язя́, которого есть нельзя!» Был мальчик из-под Рязани. И его завхоз поддразнивал: «У вас пироги с глазами: их едят, а они глядят». Жил Бахилов в Мордовской республике, а хозяев её презирал. Как только надуется пивом, так потешается над нами:

«Эй вы, учёные, давно ли в лесу пенькам молились, медведя за попа почитали?»

И хохочет, что ловко унизил нас, мордву.

И словно оттого что не мог сосчитать правильно, получал и распределял продукты так, что на всех не хватало.

Я постоянно ходил голодным. То мне супу не досталось, то каша вся вышла, пока моя очередь дошла, — её уже расхватали те ребята, что посильней. Да лишку съели те, что похитрей, кто ближе к раздаче. Правой рукой у малограмотного завхоза стал грамотный попович Толька. А его помощниками — Андрон да подобные ему мордастые, кулакастые парни.