Видое Подгорец - Цветы на пепелище

«Не стыдись своего родного отца, ты, щенок! Он много лучше всех этих городских франтов, мнения которых ты испугался. Не думай о том, что они будут о тебе говорить. Плюнь на это… Мы простые крестьяне, и в этом наше счастье. Иначе мы стали бы кем угодно, но только не тем, кем хотят видеть нас наши отцы. Запомни это, браток. Не думай о разных климе и герчо; отец у тебя только один!»

Я был так растерян при встрече с тобой, что даже не помню, подал я тебе руку или нет. А ты был так счастлив, что дождался меня, так взволнован. Лицо твое сияло от радости, глаза улыбались.

— Ну нашел ты свое мыло? — спросил ты (вероятно, это ребята успели рассказать тебе о моей выдумке).

— Да, — процедил я сквозь зубы (солгав им, я был вынужден солгать и тебе).

— Не стоило из-за какого-то мыла столько бегать, — сказал ты ласково. — Смотри, как ты запыхался, даже весь покраснел…

Нет, я не устал, а покраснел я от стыда. Я был как в лихорадке, проклинал себя, каялся в том, что совершил. Да, я тут же раскаялся, но поправить сделанное было невозможно.

Почему мы так часто ошибаемся, почему совершаем такие поступки, за которые расплачиваемся потом долгими бессонными ночами, слезами, угрызениями совести и желанием искупить свои грехи?

Кого мне хотелось увидеть в то воскресное утро на холме? Генерала с золотыми галунами и эполетами, судью, доктора в белом халате и при галстуке?.. Вот и сейчас: спроси меня об этом — я не смогу тебе ответить, какая злая неведомая сила заставила меня стыдиться собственного отца. Даже под угрозой смертной казни я не смог бы объяснить свой низкий, глупый поступок.

Да, отец, много долгих ночей после этого я пытался избавиться от комка, который стоял у меня в груди, приходил к тому месту и рыдал, выл, как волк. Я опускался на колени, обнимал в мыслях твои ноги и целовал твои опинки [5] Опинки — лапти из грубой, сыромятной кожи. . Наверно, в то утро ты встал очень рано и сначала зашел в хлев к маленькому рыжему теленку-сироте, чтобы покормить его, потому-то твоя обувь была испачкана навозом. Потом с тяжелым чемоданом на плече побежал вниз к шоссе, к автобусу… Почему ты приехал, отец? Разве ты не предчувствовал, что вернешься обиженным?

Но нет, ты не понял игру с «забытым мылом» и поэтому ничего не знаешь.

А я затем нередко даже спал на этом холме, ведь стояли теплые весенние ночи, и видел во сне, как мы возвращаемся из бани, все мы, «макаронники», а ты ждешь меня на тропинке. И тогда я бегу к тебе вне себя от радости и счастья и кричу, кричу так громко, чтобы меня мог услышать весь мир:

«Это мой отец, товарищи! Вы слышите меня, птицы, трава, само небо, это мой отец приехал повидаться со мной! Мой отец, мой дорогой отец!..»

Подходил к концу последний год моей учебы; я готовился к выпускным экзаменам, к различным контрольным работам, поэтому все мои письма так и остались неоконченными. Потом я решил найти другой способ рассказать все от «а» до «я» отцу, надеясь, что от этого мне станет легче. Но и это откладывалось со дня на день, с года на год…

А потом произошли другие события, другие неприятности. И еще нередко я совершал поступки, за которые мне приходилось краснеть. Но здесь не стоит об этом рассказывать. Скажу только о своем рассказе, который я собирался отправить в городскую газету. Я написал его четкими и красивыми буквами, черными чернилами на белой бумаге и озаглавил «Исповедь», но долго колебался, стоит ли его посылать, а пока что спрятал под партой. Там его нашли какие-то сорванцы, прочитали и передали учителю литературы. Он вызвал меня к себе в комнату и начал разговор издалека:

— Говорят, что ты чем-то занимаешься…

Я испугался.

— Опять кто-нибудь оговорил меня, учитель, — стал я защищаться, хотя еще не понимал, о чем идет речь.

— Подожди, — остановил он меня, — не беги, как ослик перед ослицей. Я еще не закончил. Просто мне сказали, что ты стал заниматься литературной деятельностью. Даже что-то написал. Скажем, стихи или рассказ…

И я признался в этом, впервые с тех пор, как начал сочинять. Признался только перед ним.

— Да, у меня есть тетрадка.

— Вот эта? — показал он мне ее. — Твоя?

— Моя, — ответил я.

Рассказ он похвалил: хорошо, мол, написан, тепло, искренне. Потом спросил, на самом ли деле все это произошло со мной и если да, то когда и где?

— Нет, учитель, — солгал я, — я все это выдумал.

— Странно, — удивился он. — Похоже, что ты сам это пережил. Такое нельзя придумать.

Затем он стал меня расспрашивать о доме, о тебе, отец, о нашей жизни, дал мне несколько советов и даже книгу «О том как я учился писать» Максима Горького.

Книгу я прочитал не переводя дыхания, в тот же день. Некоторые ребята, увидев меня за чтением, поинтересовались, какой предмет я изучаю, а когда узнали, что эта книга не имеет никакого отношения к нашим экзаменам, решили, что я сошел с ума.

Но мне это было все равно.

И вот остались позади выпускные экзамены, все прошло, отец. Три года промелькнули, как сон, а ведь за это время произошло столько, что не опишешь и в десяти книгах. Однако все эти и большие и малые события будто унесло водой. Ничего не осталось. Да, время течет.

Когда нам вручали дипломы, старик директор произнес длинную речь. «Мы часто ссорились, — говорил он, и слезы текли по его щекам, — но это были ссоры близких, родных людей, и если мы вас ругали, то для вашей же пользы. А теперь вам самим предстоит стать учителями. Скоро вы сами узнаете, что это значит: учить и воспитывать кого-то…»

Наш добрый директор сказал правду. Только в этот последний день я понял, что в интернате все мы были как одна семья, родными и близкими друг другу людьми, какие бы недоразумения ни возникали между нами, какие бы мысли ни бродили в наших головах. Однако, когда он упомянул о будущей нашей работе, мне стало страшно: смогу ли я учить и воспитывать кого-то, если я и сам еще не понял, что я из себя представляю, если мой ум все еще витает в облаках? Каким учителем я буду в свои неполные семнадцать? Пока что это никак не укладывалось в моей голове.

И тем не менее…

Поднявшись на верхнюю ступеньку лестницы, чтобы получить документ, удостоверяющий, что я окончил училище, я увидел перед собой директора. Его морщинистое лицо ласково улыбалось. Вместе с дипломом он вручил мне целый сверток книг.

— Вот видишь, — сказал он. — Оказывается, и юные могут добиться многого, когда захотят. Поздравляю тебя, сынок, будь счастлив!

В тот день, отец, в тот последний день я даже пожалел об интернате, о трех годах, проведенных в нем, о товарищах… Ах, если бы отложить наш отъезд хотя бы на несколько дней, всего на несколько… Но все осталось позади, словно обрубленное ножом.

И тут у меня в душе вдруг возникло радостное чувство, как будто не изведанное доселе счастье раскрывало свои крылья мне навстречу и заставляло спешить домой, к вам.