Раджаб Амонов - Весна в краю родников

Мальчишка, увидев, что мой дом и мой дворик становятся все привлекательнее, совсем расстроился. Я решил его утешить и сказал:

— Да ты не расстраивайся. Сделать домик из камешков трудно. Не годятся они.

— А твоя рыхлая глина годится разве? — обозлился он.

— Я как сумел, так и сделал. Что-то ведь получилось…

Куршилакский гордец покраснел от злости и шагнул ко мне со словами:

— Значит, ты считаешь, у тебя что-то получилось? А на самом деле ничего у тебя не получилось…

И не успел я помешать, как этот сумасшедший наступил ногой на мой дом!

Так у нас и началась драка, о которой я уже рассказал.

Ну почему он меня так обидел? За что? Разве можно ломать сделанное человеком, топтать плоды его труда?

С сожалением посмотрев еще раз на руины, я собрался уходить. Но руки не выдержали и потянулись к домику, выровняли смятую стену, растоптанный дувал. Заново вылепил я суфу, «вырастил» карагач. Двор стал еще уютнее, чем был, но где хозяева и гости? Пусто во дворе без них.

Я вылепил четырех человечков и усадил на суфе. Кончиком соломинки я сделал каждому глаза, рот, нос. Люди сразу ожили. Они сидели в кругу как добрые и обходительные собеседники. Право же, они заслуживают, чтобы им подали угощение. Я разостлал перед ними дастархан и решил приготовить плов, но для этого нужен очаг. Нужен — будет! И я в углу двора устроил очаг. А потом вспомнил, что надо ведь испечь лепешек, и быстро слепил танур.

Тарелки и пиалы для чая были изготовлены вмиг. Я положил готовый плов в большое блюдо, поставил на суфу. Стопой высились лепешки. Пир горой!

Ешьте на здоровье, сидите, беседуйте себе о том о сем, славные люди. А плохие люди — они ведь тоже есть на свете, есть даже среди ребят, пусть держатся подальше от нашего двора, пусть не переступают порога, как бы ни грызла их зависть к доброму гостеванью.

Я вылепил плохого человека. У него были толстые злые губы, глубоко запавшие маленькие глазки, длинные уши, надутые щеки. Не человек, а злой див. Он стоял за дувалом и недобрым взором окидывал тех, кто так мирно восседал вокруг суфы.

— У тебя нехороший, завистливый глаз! — закричал я на него. — От тебя одни несчастья! Прочь от нас!

И я безжалостно кинул его в ямку, из которой выбирал глину.

…День незаметно склонился к вечеру. Легли тени. Легкий ветерок гулял в листве деревца у суфы. Тут шел неторопливый сердечный разговор. Доброй жизнью жил мой дом, мой двор…

Я иду на базар торговать. Когда бабушка занята, я обязан носить для продажи молоко от нашей козочки.

— Молоко! Молоко! — кричу я прохожим.

Не подумайте, что я ищу покупателей, еще не дойдя до рынка. Я кричу встречным-поперечным только для того, чтобы они не толкнули невзначай, не опрокинули мои глиняные кувшины, установленные на круглых плетенках с тесемками-ручками. Крепко сжимая в ладонях концы тесемок, я медленно и осторожно иду по извилистым улочкам и переулкам, стараясь не пролить ни капли молока.

Миновав переулок, я уже поравнялся с воротами мечети Джанозахона, как вдруг откуда-то справа грянула хоровая песня. Пели школьники Таги Мадраса. Их стройная колонна приближалась к Санкалоку, мощеной улице, что тянулась вниз обок водоема Хавзи Морон.

Забыв об осторожности и расплескивая молоко, я кинулся вперед, чтобы увидеть школьников поближе. Во главе колонны радостно шагал опрятный толстощекий крепыш. Он высоко держал в вытянутых руках знамя с вышитыми на нем серпом и молотом. Алый шелк плавно колыхался над головой мальчика.

Школьники шли по пяти в ряд. Одеты они были все одинаково: черные брючки, белые рубашки, чистые ботинки без единой латки. У всех повязаны красные галстуки — словно язычки алого пламени движутся по улице Санкалок.

Дружно, ни разу не сбившись, они пели песню в такт движению колонны.

Не меня одного заворожила эта картина. Прохожие сторонились, давая дорогу детям, и долго провожали колонну взглядом. Кто-то притиснул свою арбу к самой чайхане, к ее решетчатой ограде, чтобы освободить улицу для ребят. Парни с лицами, белыми от муки, выскочили из пекарни, столпились у порога, улыбались школьникам. Из-за дувалов виднелись полуприкрытые женские лица. Всем-всем хочется полюбоваться, как весело идут и поют ребятишки из Таги Мадраса.

Мало ли песен пелось на улицах нашего древнего городка в разные времена, мало ли народа тут хаживало при наших дедах и прадедах! Но по лицам взрослых я видел, что сегодня происходит что-то небывалое, непривычное. Марш школьников, их строевая песня, полная торжественных звуков, радостно-горделивый ритм этой песни — все настраивало сердца на высокий лад.

Даже на моей короткой памяти по этим самым улицам не раз двигались праздничные шествия и звучали песни, но то было в честь свадеб. Мужчины могучими голосами выводили свадебную мелодию «накш», а женщины — свое нежное и задорное «ёр-ёр». Кто не радовался, кто мог остаться мрачным или равнодушным, слыша эти голоса?

Сегодняшняя песня школьников волновала сердца по-иному. Она была не о счастье двоих, соединенных любовью. Она была о единстве людей , совершающих дружный марш к общему счастью. О Человеке, смелом, гордом и уверенном в себе, сознающем себя творцом земных благ, кузнецом своей судьбы:

Народа рука сама свергла эти монаршьи короны, возвеличила серп и молот, которые и воспевались в песне школьников:

Песня славила смелых бойцов, воевавших не ради лишь самих себя, а за счастье своего и других краев Родины:

Подбирая шаг под ритм этого марша, я шагал вместе с колонной, хоть и несколько поодаль от нее. И удивлялся. Ведь в моей школе тоже разучивались песни, мы пели их хором в классе или в школьном дворе. Как и сегодняшняя песня этой шагающей колонны, наши песни тоже говорили о победе новой жизни. Правда, одна из наших песен была чисто «женская» («Я девушкой темной слыла, рабыней у бая была…»), но это ничуть не смущало нас, мальчишек, нам приятно было петь о том, как любой человек рвет цепи рабства. Другие песни наши славили революцию, торжество Советской власти: