Раджаб Амонов - Весна в краю родников

— Зачем же учебникам валяться где попало… — уклонился я от объяснений, потому что колебался, идти мне в школу или нет.

Утром я проснулся с твердой мыслью, что школа не для меня. Раз надумал овладеть ремеслом, зачем мне учеба в школе? Надо выкинуть из головы всякую мысль о школе. Так спокойнее.

Я отправился к себе в артель и старался даже не вспоминать о встрече с учителем.

Однако около двенадцати часов меня словно что-то подтолкнуло. Я отпросился и сломя голову побежал к Хаджизаде.

Хаджизаде был человек не местный, он приехал к нам жить из других краев. Квартира его — рядом со школой, в одноэтажном длинном здании интерната, одно крыло которого занимало общежитие для учителей.

Я впервые увидел его холостяцкую комнату. Кровать, несколько стульев и табуреток, этажерка, стол. Вот и все убранство. И все-таки чувствовалось, что тут живет не совсем обычный человек, потому что на этажерке теснились книги, а одну из стен занимала карта стран света.

Хозяин встретил меня приветливо, предложил сесть. Он с улыбкой смотрел на меня, мне от этого стало свободно, и я не постеснялся посмотреть на учителя. Мне и раньше казалось, что он немного напоминает моего отца: плотный, не очень высок, голова крупная, лицо тщательно выбрито, глаза карие и добрые.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Пойдем к директору школы. Он просил привести тебя.

…Саттаров был один в своем кабинете. Я оробел и остановился на пороге; Хаджизаде ласково подтолкнул меня.

— Значит, ты решил овладеть ремеслом своего отца? — пытливо глянул мне в глаза директор. — Это похвально, мальчик. Но и образование получить надо! Я думаю, твой отец поддержал бы эти мои слова, будь он жив…

Я пожал плечами, потому что не мог сообразить сразу, как велел бы мне поступить мой отец. Конечно, он тоже был бы за школу, но с другой стороны… я помню, что он не любил, когда человек начинает что-то и бросает на полдороге. «Зачем же ты согласился пойти в артель, если не собираешься стать мастером?» — вот что, наверное, спросил бы отец.

Директор поднялся, походил по комнате, потом присел на краешек стола прямо передо мной и начал говорить:

— Понимаешь ли, в чем тут дело… Наше государство — это государство рабочих и крестьян. Самое большое богатство на свете — образование — государство хочет дать детям тех, кто пашет землю, делает машины, шьет одежду и обувь. — Саттаров наклонился ко мне, спросил: — Понял?

— Понял, — еле слышно ответил я.

— Ты сын мастерового человека, — продолжил директор. — Сын рабочего. Ты обязан стать образованным. Я и Хаджизаде не допустим, чтобы ты оставил учебу! У тебя нет отца. Но есть государство… — Директор обернулся к завучу: — Я уже распорядился, чтобы мальчика включили в список воспитанников интерната. А сейчас отведите его, пожалуйста, на склад. Пусть завхоз выдаст ему все необходимое.

Директор объяснил мне, что завтракать, обедать и ужинать я буду бесплатно в столовой интерната, хотя жить мне разрешается дома, с бабушкой.

— Держись веселее! — напутствовал меня Саттаров. — И больше не говори: «Я сирота, нам не на что жить…» Советская власть заботится о таких, как ты!

…Склад интерната был похож на настоящий магазин. Чего только не было здесь на полках: гимнастерки, брюки и юбки, рубашки, белье, обувь… Все новенькое, аккуратно сложенное. В углу на холстине сложены одеяла, матрацы.

Завхоз так долго осматривал меня с головы до ног, что я засмущался и боялся шевельнуться.

— Уж очень он мал… — вздохнул завхоз, обращаясь к завучу. — Ладно, что-нибудь отыщем.

Он достал с полки пару бязевого белья и посоветовал мне:

— Подвернешь рукава и штанины — будет как раз.

«Да мне моя бабушка вмиг все это укоротит!» — подумал я, а завхоз продолжал выкладывать и выкладывать передо мной одежду — целое богатство! Вот носки… Пара крепких ботинок, пусть и не таких щеголеватых, какие умеет кроить мой дядя Устокурбан. Пальто… Настоящее пальто с большими гладкими пуговицами. Гимнастерка… А вот и брюки, как раз такие, о которых я мечтал: «магазинные», с двумя карманами, с острой складочкой. Шапка-ушанка была тоже чуть великовата, но зато какие красивые у нее кожаные тесемки, чтобы можно было завязывать под подбородком.

Да неужели же все это — мое?! Все новенькое, с крепким чистым запахом неношеного. Я посмотрел на Хаджизаде глазами, полными благодарности, у меня вырвалось:

— Спасибо, учитель!

Он улыбнулся и весело подмигнул мне. Я осмелел:

— Можно, я сейчас и надену это?

— Обязательно надень, мать обрадуется, — сказал Хаджизаде. — Конечно, пальто и шапку тебе в такую жару незачем надевать, правда? А остальное надень, нарядись. Дома удивятся, да?

— Правда, бабушка очень удивится! — отозвался я, а Хаджизаде не обратил внимания, что я говорю не о маме, а о бабушке — откуда ему знать, что моя мама не с нами?

Я прошел за шкаф и переоделся во все новое. Гимнастерка оказалась несколько просторной, но это стало не так заметно, когда я затянул ремень. Ботинки великоваты, ну и что же? На две пары носков — и как раз. Чудесные брюки из черного сукна «трико» пришлось немного подвернуть, но разве от этого они стали хуже? Да хоть разочек пройтись в них по городу — и то радость… Мне не терпелось поскорее выйти со склада, но подозвал завхоз:

— Распишись вот тут в тетрадочке. Вот в этой строке…

Я не знал, что это такое — расписаться, и замешкался с карандашом в руке. Хаджизаде подсказал, пряча улыбку:

— Поставь свою фамилию, но не выводи ее, а напиши быстро, как получится. Это и будет твоя личная подпись. Она подтвердит, что ты получил государственное имущество.

…Не чуя ног под собой, я шел по улицам города во всем новом. В руке у меня был сверток с пальто и узелок со старой одеждой, но ведь другая рука свободна! Почему бы мне не засунуть ее в карман брюк. Именно так, я видел, ходили мальчишки в Русском квартале.

Мне казалось, что более нарядного человека на свете не сыскать и что горожане, побросав все свои дела, глазеют на меня. Во всяком случае, когда я проходил мимо чайханы у хауза Мулчар, многие из сидевших там отставили пиалы и повернули головы в мою сторону. Встретилось несколько знакомых мальчишек не нашего квартала. Ни один не прошел мимо, чтобы не оглядеть меня с головы до ног и присвистнуть, что могло означать: ух ты, дела твои что надо, совсем другим человеком стал!

К сожалению, на нашей улице мне не встретился никто. И во дворе у нас не было ни души. Я прямо-таки расстроился от такого невезенья.

Куда запропастилась бабушка? Я в отчаянии закричал нетерпеливо: