Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Я чувствовала себя перед ней ничтожной, неискушенной малявкой — вот уже доподлинно «детсадовская крохотуля», ничего не изведавшая, ничего не познавшая. Наивно смешным представился мне весь мой собственный «опыт», включая и то, что произошло сегодня с Бурковым, то, что еще полчаса назад меня волновало и что в глазах Ларисы, а тем более Динки Черпаковой или какой-нибудь другой на нее похожей девчонки, выглядит сущей пустяковиной.

Не это ли превосходство над такими, как я, «малолетками» и дает право некоторым нашим ровесницам смеяться и разговаривать с нами, пигалицами, снисходительным тоном бывалых знатоков жизни? Вот в соседнем девятом все девочки разделились на две группы — на «модных» и «немодных». Но «модных» объединяют не одни тряпки и прически. Их объединяют мальчишки, потому что «модные» презирают «немодных» не только за то, что те хуже одеваются, но и за то, что «не ходят с мальчиками».

Наш класс в этом отношении все-таки другой. У нас хоть некоторые ребята и перебывали в прошлом году с Лариской в кино — все равно от нее отступились. А в других девочек еще не влюблялись. «Лопухи они у вас лопухами», — оценила их одна «моднячка» из девятого «Б». Только, может, это и хорошо, что они такие «лопухи», а мы — «малолетки». Может, поэтому и дружим без глупостей, ребята с девочками сообща, и все вместе с Анной Алексеевной. Хотя подметила же Розка-белобока про Вику с Землюковым… Значит, все идет своим чередом, возникают и любовь, и дружба, и нечего раньше времени торопиться, как торопится Ларка. Или для нее пришло время? Как и для Динки тоже? Вот и влечет их друг к другу. И потому отдалилась Лариса от нашего класса, рвется к самостоятельной жизни, захотела работать.

Не из-за мамули вовсе, а именно поэтому.

Или вернее — и потому и поэтому?

О чем же мне сказать ей сейчас?

— Давай помогу тебе.

Она кивнула.

И порядок был вскоре наведен. Когда, кроме приглушенного радио, уже никакие звуки не нарушали уютной домашней тишины, в дверь квартиры кто-то торкнулся. В замке заскрежетал ключ.

Мы с Ларисой расстилали последний ковер — в коридоре, и замерли, как были, на корточках, на полу. «Мамуля?» На мой безмолвный вопрос Лариса покачала головой. А за дверью дал знать о себе нетерпеливый терехинский голос:

— Нечаиха! — Сирота стал ломиться, загрохотал кулаками — дополнительный замок вывел его из себя.

Я встала вплотную к двери:

— А ну, прекрати.

Стук оборвался, Сирота пробормотал что-то невнятное, растерянное. Очевидно, не рассчитывал услышать мой голос. В ответ же ему послышался спокойный басок: «Ладно, потопали».

Я вздрогнула: Бурков?

И не долго думая, щелкнула замком, распахнула дверь.

Курчавый оказался передо мной — в обычном своем виде — без головного убора, с транзистором. В другой руке он держал темную бутылку с вином. А в отдалении, на площадке, запрятав обе руки в карманы курточки и надвинув низко на брови кепку-баран, стоял, небрежно облокотившись на перила, Николай Бурков.

— Так-то лучше, — ухмыльнулся Сирота, полагая, что я впустила их, и сделал попытку переступить порог. Но я преградила путь. Он хотел отстранить меня, тогда перед ним встала Лариса. — Да вы что? — Он потряс бутылкой. — Осушим и мотанем, жалко? Сейчас и Ржавый придет, ну? — Он нахально толкнул Ларису и вошел в коридор. Но я схватила его за плечо и рывком — откуда силы взялись — вышвырнула на площадку. Он полетел, запнувшись за порожек, чуть не упал и, обозлившись, кинулся на меня. — Сдурела, телка?

Я не испугалась и, тесня его на лестничную площадку, закричала:

— Драться будешь? А может, и ты? — Я стояла уже перед Бурковым, кричала ему в лицо.

А он даже не пошевелился, не выпрямился, так и стоял, навалившись на перила, только глядел на меня сузившимися стальными щелочками глаз и тонкие губы его слегка подрагивали — почти невидимой ниточкой.

Мой крик взбудоражил соседей, одна дверь открылась, из нее выглянула женщина.

Сирота, прикрыв бутылку полой плаща, осклабился и, паясничая, поклонился:

— Звиняйте, гражданочка, все в порядке. Переговоры на высшем уровне закончены. — И кивнув Буркову, начал спускаться по лестнице.

Соседка скрылась. Бурков тоже начал спускаться, а Сирота задержался на площадке между этажами и сказал:

— Ну, принцесса, теперь — все. Теперь — рыдай.

Который уже раз он угрожал мне. Только сейчас я почему-то совсем его не боялась и ответила со смехом:

— Не забудь полотенце захватить — слезы вытирать!

Бурков не оглянулся. Лариса втащила меня в квартиру.

— Дура! Зачем открыла?

Я и сама не понимала, зачем мне понадобилось открывать. Чтобы взглянуть еще раз на Николая Буркова? Именно в этот момент? Посмотреть, как он будет сейчас вести себя? Заступится за меня с Ларисой или нет?

Впрочем, я заранее знала: все будет именно так, как вышло, — не заступится, не поддержит, сохранит полный нейтралитет. Не помог нам. Ничего не сказал и Сироте. Ни к кому не примкнул. Сам по себе. Ходит рядом и никого не касается. «Его от этого не убудет».

— Прикрыли их забегаловку в «Лучике», — продолжала Лариса, — вот и шастают, злые, ищут, где бы выпить.

И все-таки мне очень хотелось, чтобы Бурков проявился иначе. Да, да, я хотела убедиться: не настолько же он плохой человек?

Но зачем? Разве мало того, что случилось на улице полчаса назад? Что со мной вообще делается?

— Что с тобой? — где-то в отдалении звучал голос Ларисы, и вдруг — как выстрел — ее догадка: — Он тебе все еще нравится, да?

Как-то папа полушутя сказал, что я едва ли понимаю себя. Это действительно так. А еще хочу понять Ларису. Да можно ли вообще что-нибудь понять в этой жизни, в которой все перемешано?

— А ну их всех! — не дождавшись моего ответа, воскликнула Лариса беспечно. — Будем чай пить?

Могла ли я так же беспечно воскликнуть: «А, ну их!»

— Будем, — сказала я. — Только не у тебя. Пойдем ко мне. У нас переночуешь.

Она согласилась. Ей все равно предстояло провести вечер без Дины. Динка-то сейчас сидит с «хахалем» в ресторане.

Какое же противное словечко — «хахаль»! С оттенком презрения. Не друг и не любимый. А так… Временный развлекатель.

Будто нарочно и создано-то оно из Динкиной присказки: «Три ха-ха!»

«Жизнь не зрелище и не праздник. Жизнь трудное занятие».

Это сказала не я, а какой-то Сантаяна — американский поэт и философ. Ни его стихов, ни философских произведений не знаю: изречение вычитала все из той же книжки «Афоризмы».

И давным-давно записала себе в дневник. А вспомнила сейчас, лежа среди тишины в темноте ночи. Мирно посапывают рядом Лариса, в дальней комнате — родители. В сонном покое весь мир вокруг — огромный город за стенами нашего дома — другие дома, улицы, скверы, безлюдные магазины, уставшие за день богатыри-троллейбусы. Отстукали запоздало чьи-то одинокие шаги далеко внизу по асфальту, и опять словно глохнешь от непривычной беззвучности.