Юрий Сальников - Человек, помоги себе

— Немало. Первая фраза как начальный аккорд. Как ключ к мелодии. Мелодия-то звучит?

— Звучит, — ответила я.

И не солгала. Потому что в самом деле у меня появилась первая фраза для сочинения и звучит она, как сказала Аннушка, будто сильный аккорд к замечательной музыке. Родилась она сейчас, на собрании, когда я окончательно поняла, кем буду.

Зачем ждать, пока вспыхнет опасная искра да разгорится губительным пламенем, на которое бросаются бесстрашные пожарные? Разве не лучше — предотвращать беду? А учитель — как боец перед лицом зла. И за спиной у него — ученики. Пусть они видят, как надо отважно бросаться в бой. И становятся такими, как Аннушка…

Мы решили идти всем классом в больницу к Заморышу. Только Нечаева не могла — затеяла канитель с этим киоском, не столько работала, сколько приходится теперь отчитываться перед тетушкой-продавщицей.

— Я вечером приду к тебе, — сказала она мне.

И ушла с Леонидом Петровичем. А когда я с девочками двинулась к раздевалке, то услышала дикий мальчишеский рев — с улицы в школу ворвалась ватага пятиклассников с криком: «Дерутся!» Техничка тетя Варя бросилась на улицу. И ввела в школу Ясенева, которого сопровождала огромная свита любопытной малышни. Вид у Ясенева был страшный: лицо в крови, глаз подбит. Увидев нас, он озорно подмигнул заплывшим глазом и выставил большой палец.

— Безобразие! — возмутилась прибежавшая Юлия Гавриловна. И повела Ясенева — производить следствие. Анна Алексеевна, Марат и еще несколько человек из нашего класса пошли с ними. Разволновавшиеся малыши рассказали о том, что видели.

Сидел на бревнах за углом школы высокий старшеклассник — с желтым портфелищем, в куртке, мохнатая белая кепка, описали они его. Ну, а этот щупляк длинноухий подошел к высокому, встал лицом к лицу, сказал что-то коротко, а потом как двинет! Высокий дал сдачи. И началось. Их окружили, закричали, но щуплый, хоть ростом не вышел, наскакивал, как лев, никого не слушая, и досталось тому высокому — будь здоров! Тоже кровь из носа, кепка на земле, от грязи стала не белая, а серая, и отступил он, как побитый щенок, не то испугался, не то пожалел щуплого, а этот, ваш Ясенев, только смеется, довольный, будто чему-то радуется.

Ну, Ясенев, Ясенев, чебурашкины уши! Взял последний аккорд, звучит бравурная музыка! И я уже не знаю — радоваться мне или печалиться? Жалко Буркова или горжусь Омегой?..

Я поняла: это — счастье, когда увидела живого Заморыша. Улыбающегося, веселого. И очень симпатичного. С живым блеском глаз.

Он крепко сжал мне руку и сказал, смеясь:

— Так вот ты какая, Ольга Кулагина!

Конечно, ему интересно знать, какая я — та девчонка, из-за которой он чуть не погиб. Поэтому меня и вытолкнули к нему в числе первых.

Нас собралось у больницы много — почти весь класс, даже Ясенев пришел с подбитым глазом. А Кира и Шумейко явились с Аннушкой, и Шумейко нес что-то завернутое в газету, прижимая к груди и оберегая от дождя, будто сокровище. Оказалось — Кот Котофеич!

«Ой, не все сразу!» — замахала руками седая старушка нянечка, когда мы ввалились — мокрые и шумные — со служебного входа. И позволила пройти Анне Алексеевне. А потом установила порядок — стала пропускать нас группами по четыре человека. Я попала в первую группу с Шумейко, Кирой и Маратом. Валерий и Анна Алексеевна уже сидели в комнате для свидания с больными. Мы разместились вокруг них и с шутливой церемонностью усадили на стул Кота Котофеича.

Как уж обрадовался Валерий, увидев его! Даже совсем по-детски потрогал, провел пальцами по щели, в которую пять лет назад опустил свое послание в Будущее. О чем оно? Я не выдержала и спросила. Валерий только рассмеялся: «Забыл!» Мы поняли: не хочет говорить. Да и ни к чему! Тайна есть тайна. Тем более если она связана с Майкой Федотовой. Я передала ему от нее привет. Мне вспомнились ее слова о Заморыше и его девиз: «Рвись в небо, даже зарываясь в землю».

— Это я плохо придумал, — смутясь, сказал он.

— А среди офицеров очкастые встречаются? — спросил Шумейко.

— В офицеры хочешь? — поинтересовалась Кира. — А как же артистом?

— Мало ли кто кем хотел в детстве, — ответил за Илью Марат. — Наверное, и тут, — он показал на Котофеича, — не все мечты сбудутся.

— Но мечтать-то можно не только про то, кем будешь, — сказал Заморыш. Я вскочила.

— Ребята! А что, если и нам бросить сюда свои записки? Хотя бы на оставшиеся пять лет. Вот съедутся Аннушкины «бывучи» и мы с ними. Ну что, ну что? — растерялась я, не понимая, почему все весело засмеялись. И покраснела, сообразив: сказала-то — «Аннушкины бывучи»! Но Аннушка Алексеевна добродушно качнула головой и одобрила мою мысль.

— Верно, обсудите. Узнайте мнение «бывучей», не возразят они, если и вы к ним присоединитесь?

— Я лично не возражаю, — сказал Заморыш.

— А Котофеич не возражает? — спросила я, беря копилку в руки. Все опять засмеялись.

Быстро пролетели десять минут, отпущенные по уговору на свидание нашей четверке.

Розка подлетела в коридоре ко мне: «Ну как?»

— Живой! — ответила я, не задумываясь.

И тем повергла Белобоку в недоумение.

— Да ты что? Разве он…

— Успокойся. Живой, боевой, кипучий!

Она бесспорно решила, что у Кулагиной очередное завихрение.

Но я-то отлично знала, о чем говорю. Валерий Заморыш был, есть и всегда будет жить, читать стихи, рваться в небо, мечтать о будущем. Потому что такие, как он, побеждают, вопреки черной силе, которая грозила ему, и мне, и, может быть, угрожает еще кому-то. Потому что все люди на земле должны быть непременно счастливыми!

Даже в такой пасмурный день, как сейчас, когда с тусклого неба моросит серенький дождик.

Писатель Юрий Васильевич Сальников в большинстве своих книг затрагивает серьезные темы морально-нравственного воспитания молодежи. Активными, боевыми, способными твердо стоять за справедливость и преодолевать трудности на жизненном пути выступают многие его герои — школьники-подростки, юноши, девушки в повестях «Шестиклассники», «Экзамен Гали Перфильевой», «Пусть не близка награда», «БУПШ действует!», «Джемпер с синими елками» и другие.